Светлана Багдерина: Бояре: подземная одиссея

— Ну, что, за работу?

— Нет, погодите еще…

Графу пришла в голову одна полезная мысль. Он задрал голову и крикнул:

— Часовой! Эй! Часовой! У тебя штаны горят и шапка светится!

Ответа не было.

— Часовой — дурак!..

Когда до них не долетело даже традиционное, родное, как березовый сок, «сам дурак», Рассобачинский набрался смелости или наглости и позвенел лопатой о лопату.

Тишина…

— Ты чего расшумелся, граф? — испуганным шепотом спросила его Конева-Тыгыдычная. — Услышат ведь!..

— Лучше пусть сейчас услышат, чем когда копать начнем, — уверенно пояснил Рассобачинский.

— Думаешь, они еще там? — приглушив, на всякий случай, голос, шепнул боярин Порфирий.

— Там… Куда они денутся, долдоны, — брезгливо поморщился граф. — Эх, ну и гадина же, это Чернослов… Таких дружинников испортил… Им сказано стоять и никого не выпускать — они от приказа ни на шаг не отступят, хоть ты тут песни пой, хоть танцы пляши, только наружу мимо них не лезь. Хотя сейчас нам это только на руку. Правду бают, нет, видать, худа без добра. Пока они стоят, истуканы истуканами, нам и за работу приняться можно.

— Ну, ты прям стратег, — благоговейно покачал головой боярин Никодим.

— А то… — довольно расплылся в улыбке граф и «отца-углежога» ему простил.

Поплевав на ладошки, Рассобачинский закатал рукава своей собольей шубы, крытой шатт-аль-шейхской парчой стоимостью в одну крестьянскую усадьбу за метр, сдвинул на затылок высокую горлатную шапку, и со смачным кряхтением вонзил заступ в стену.

И, наплевав на старую, надоевшую до судорог игру «кто благороднее», вырвалось у него еще не забытое, мужицкое:

— Эх, робятушки, понеслась!..

Земляные работы закончились для лукоморской аристократии нежданно-негаданно перед самым рассветом.

Лопата боярина Порфирия внезапно звякнула обо что-то твердое и высекла искру. Дальнейшие лихорадочные раскопки под охи, ахи, советы и предположения всей братии за спинами ударной группы открыли каменную кладку, и наступил звездный час троих с ломиками. А потом еще троих.

И еще троих.

И еще…

Ломики всегда были гораздо выносливее тех, кто ими орудует.

Особенно если эти те до сих пор тяжелее кошелька в руках ничего не держали.

Но когда первые лучи солнца закрасили восток бледным оттенком розового, раствор под напором узников, напролом стремящихся на свободу как лосось на нерест, сдался, и первый камень был торжественно извлечен из своего гнезда и передан по цепочке из лаза под открытое небо.

Дальше дела пошли веселее, и к моменту смены караула в невидимой стене, все еще, скорее, по инерции, преграждающей им дорогу к свободе, образовалась дыра размером с крышку погреба.

Радостная весть летним ветерком пробежала по подкопу, вырвалась наружу и взорвалась едва слышным, но дружным «ура».

— Ну, что, — потер стертые в кровь руки Рассобачинский и повернулся в сторону соседней, гордо пыхтящей и отдувающейся фигуры, — Синеусовичи и Труворовичи… Привел вас таки к свободе Собакина сын! Не будете больше морды воротить, а?

— Да мы ж так…

— Не со зла…

— Кто ж еще может высокородных из ямы вытащить, как не человек из простого народа!..

— Не попомни старых обид, граф Петр Семенович…

— Прости…

— Да ладно, я уж и забыл… — скромно повел толстым плечом удовлетворенный Рассобачинский. — Добро пожаловать! Прошу!

— А куда просишь-то хоть? — вытянул шею боярин Никодим.

— Сейчас главное — не куда, а откуда, — мудро заметил граф. — Скорей. Надо торопиться. Женщин и девиц пропустите вперед!

— Их вперед, говоришь, а сам-то куда? — безуспешно попытался ухватить его за край кафтана боярин Абросим.

— Должен же им кто-то руку подавать? — невозмутимо соврал Рассобачинский и, тяжело кряхтя, стал протискивать свою графскую фигуру в ставший вмиг отчего-то узкий пролом.

Когда совсем почти рассвело, и в яме оставалось человека два-три, черных и грязных, как очень большие кроты в собольих шубах, поспешно втягивающихся в подкоп, пришла смена караула.

Капралу Надысю, перебравшему накануне черносмородинной настойки, найденной в одном из чуланов, отчаянно не хотелось вставать в такую рань, когда само солнце еще толком не проснулось, тем боле, что на посту стояли не его солдаты, а заколдованные из аборигенов, но службист-лейтенант объяснил ему доходчивым языком пинков и зуботычин, что на его место покомандовать много желающих найдется, только свистни, и капрал встал.