Сью Таунсенд: Признания Адриана Моула

Перед уходом, прижимая к груди конверт с документами, он обратился ко мне:

– Адриан, поклянись, что в течение недели в Москве ты не произнесешь ни единого слова о норвежской кожевенной промышленности.

– Ну конечно! – изумился я. – Если по каким-то причинам вы находите мои краткие лекции о норвежской кожевенной промышленности оскорбительными, я, разумеется, воздержусь от них.

– О нет, – произнес мистер Брейтуэйт, – я нахожу твои бесконечные монологи о норвежской кожевенной промышленности не оскорбительными, но невероятно занудными.

Он сел в машину и отправился в паспортный отдел, чтобы бросить конверт в щель на двери – ведь сегодня выходной.

В кино показали бы, как летят пожелтевшие листья и шелестят страницы дневника, гудят поезда и невидимая рука отрывает листки календаря. Но это не кино, а рассказ от моего имени, и все, что я считаю нужным вам сообщить, заключается в следующем: прошло немного времени, и я получил по почте паспорт и визу. Накануне отъезда из Англии в Россию не обошлось без напутствий. Бабушка предупредила: “Если русские предложат тебе осмотреть соляные копи, откажись и попроси, чтобы тебе показали взамен обувную фабрику”. Мама посоветовала не упоминать о том, как ее в возрасте четырнадцати лет исключили из Лиги молодых коммунистов (Норвичское отделение) за братание с американскими солдатами. Пандора запретила покупать ей светлое янтарное ожерелье, поскольку она предпочитает темный янтарь. А мистер О'Лири, наш сосед через дорогу, советовал вообще не ездить.

– Все русские – безбожные язычники, – заявил он.

– Ага, – подхватила миссис О'Лири, – и ты такой же, Деклан. Уже два года не ходил к мессе.

* * *

Самым тяжелым испытанием на пути в Россию стало шоссе МI. “Вольво” мистера Брейтуэйта несколько раз едва не попало под встречные грузовики. У Водвордского провала мистер Брейтуэйт совсем пал духом, и умелые руки миссис Брейтуэйт перехватили руль. Я впервые летел на самолете и ожидал по отношению к себе сочувствия и чуть большего, чем обычно, внимания со стороны стюардессы, встречавшей нас в дверном проеме самолета.

– Я первый раз лечу, – обратился я к ней, – и, возможно, мне потребуется ваша забота.

– От меня ты ее не дождешься, англичанин, – ответила она на ломаном английском. – Я буду озабочена управлением самолета.

Мистер Брейтуэйт побледнел, когда узнал, что пилот – женщина. Но потом вспомнил, что он убежденный феминист, и промямлил:

– Замечательно.

Во время полета ничего особенного не приключилось, если не считать неувязки с ремнем безопасности: я застегнул его у себя на горле. Пассажиры сосредоточенно прятали или поедали чесночную колбасу и сливочное печенье, которое нам выдали на завтрак. Но, когда стали разносить водку, они немного развеселились, и к моменту приземления кое-кто был возмутительно пьян и уже не мог достойно представлять западное капиталистическое общество.

В аэропорту было сумрачно и немного нервозно, особенно когда начали раздавать багаж. Почти все путешествовали с чемоданами от “Маркса и Спенсера”, посему возникли споры; пришлось владельцам открывать чемоданы прямо посреди зала и определять на ощупь, где мужские плавки, а где шелковые панталоны.

В темном углу зала прибытия стояла крупная блондинка с табличкой “Интурист”. Пятьсот пассажиров обступили ее и забросали вопросами.

– Я приехал для изучения рынка молочных продуктов, – голосил мистер Брейтуэйт. – Меня зовут Иван Брейтуэйт. Куда мне идти?

Крупная блондинка бросила табличку на пол, сложила ладони рупором и крикнула:

– Всем иностранцам замолчать! Устроили тут московский зоопарк. Садитесь на чемоданы и ждите.

Мы ждали и ждали, над нами перегорали лампочки, сгущалась тьма. Наконец появились четверо с табличками. На одной мы разобрали слово “Сибирь”, на другой – “Москва”, а на следующей – “Молоко”. Мы с мистером Брейтуэйтом встали у таблички “Молоко”, и постепенно к нам присоединились два немецких фермера, трое английских молочников на пенсии и американская семья, страдающая дислексией; им почудилось, будто на табличке написано “Молдавия”. Нас пригласили в автобус, и наша гид принялась рассказывать о московских пригородах, через которые мы проезжали. Дислексическая американская девушка глянула в окно и воскликнула:

– Жуть! А где магазины, хотела бы я знать?

– Солнышко, мы в пригороде, а все магазины в центре, – пояснила ее мать.