Хуан Мильян - Цианистый калий… с молоком или без?

Адела. Послушайте, донья Сокорро… А в каком виде появляется Тарзан?

Сокорро. Как какой-нибудь англичанин на пляже, из одежды — одни волосья.

Входит донья Венеранда с сыном Марсиалем, одетым как обычно.

Венеранда (Лауре, заливаясь слезами). Детка… Деточка. Не представляешь, как мы переживаем… (Целует ее.) Какое горе! Во цвете лет…

Лаура. Ладно, ладно, донья Венеранда… надо держаться. А насчет «во цвете лет» вы, конечно, пошутили…

Венеранда. Такой был замечательный человек… такой щедрый… такой мудрый… Да что там говорить — просто святой, никому зла не сделал, увидит, бывало, нищего слепца, и — ничего, пройдет мимо… (Всхлипывает.) Донья Адела… бедная вы моя! Не вставайте… Какой ужас! Кто мог ожидать!

Адела. Весь Бадахос, вот уже три месяца.

Венеранда. Еще несколько дней назад здоров был, как огурчик… Приятно было смотреть, как он сворачивает себе папиросу. Какое горе! (Всхлипывает.)

Марсиаль (Лауре, обнимая ее). Лаура, у меня нет слов, чтобы выразить вам мое соболезнование.! Что поделаешь — закон жизни… В конце концов, все мы — лишь прах… прах…

Лаура. Бог мой, от кого слышу! Ну ладно, ладно, иди съешь печенье.

Марсиаль (донье Сокорро, по ошибке). Какое горе, донья Сокорро! (Подает ей руку.) Вот вам моя рука… Я с вами в вашем горе.

Сокорро. Не надо мне твоей руки, милок, в этом горе. Подашь мне руку потом, когда пойдешь провожать до дому.

Марсиаль. А соболезнование?

Сокорро. И соболезнований не надо. Я им — седьмая вода на киселе, как и твоя матушка, и пришла сюда ради угощения.

Марсиаль берет печенье, ест.

Венеранда. А хворост? А жаркое по-галисийски, а сосиски из Кантимпалоса — разве их не будет?

Сокорро. Ничего не будет. Только печенье. Бдение по третьему разряду.

Берут печенье, едят.

Венеранда. И печенье-то… Не Бог весть какое свежее… Кстати — о свежих: когда можно будет на него посмотреть?

Сокорро. Попозже. Кто-то к ним из Мадрида приехал, кажется…

Женщины продолжают разговаривать между собой.

Марсиаль. Донья Адела… Бедная вы моя… Вы знаете, как я вам соболезную. Я просто потрясен.

Адела. Я знаю… Я знаю, мой мальчик… однако тебе потрясения такие — на пользу.

Сокорро. Что ваш сын сказал: он просто…

Венеранда. Потрясен.

Сокорро. А, ну да… втрескался, значит. В кого же это? Видать, в какую-нибудь проходимку, вот и не решается сказать.

Марсиаль. Ах да! Мы с матушкой, чтобы хоть немного облегчить ваше горе, принесли с собой бутылочку бенедиктина. И миндальные орехи, настоящие, из Логроньо. (Передает все это донье Аделе.)

Сокорро. Что он сказал? Грехи какие-то…

Венеранда. Нет, орехи, миндальные, настоящие, из Логроньо.

Сокорро. А я уж испугалась! Мне послышалось — не из Логроньо, а из Сьудад Реаль, там-то миндаль неважный.

Марсиаль (Лауре). И… как произошла трагическая развязка?

Лаура. Ничего особенного. Сердечный приступ вдобавок к воспалению легких, двустороннему.

Адела. А годы-то… Девяносто два ему было.

Лаура. Да и печень у него была вся как решето.

Адела. Но страшнее всего — астма. Во всяком случае, так сказал мой племянник, а он — врач, приехал несколько часов назад, поскольку предполагал.

Лаура. Последние несколько дней были ужасно тяжелыми… И вот два часа назад крепость наконец пала.

Марсиаль. А перед тем как пасть — сказала что-нибудь?

Лаура. У него в это время был Энрике со своей невестой. Видно, он позвал их, как мог, приподнялся на постели и чуть слышно проговорил: «Etcetera. Non plus ultra». И отошел.

Сокорро. Что он сказал невесте-то?

Венеранда. Невесте — ничего. А попрощался на латыни. Такой внимательный был!

Сокорро. Видать, что-то замышлял… Посмеяться хотел, как пить дать…

Продолжают разговаривать между собой.

Адела. Как дела, Марсиаль? Много работы?

Марсиаль. Да, сеньора. Сегодня ночью наконец должен пасть Эстремадурский Сатир. Я вас заверяю.

Лаура (смеется). Не смеши! (Хохочет.) Ты поймаешь Сатира!

Марсиаль. Нам был сигнал. Сегодня ночью он навестит Рафаэлу Гусман, девушку из соседнего дома. Квартал оцеплен, ему не уйти.