Вадим Михайлин - Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

Приходит бегемот к директору зоопарка. «Слушайте, я так больше не могу. Переселяйте меня в другой вольер». — «А что такое?» — «Да не высыпаюсь ни хера! Соседи достали!» — «Да у вас же прекрасные соседи! Слева жираф, такой тихий, интеллигентный. А справа заяц — от него-то какие могут быть проблемы?» — «Какие… Такие! Заяц весь день анекдоты травит, а жираф потом всю ночь смеется!»

Типологическое сходство как самих персонажей, так и распределения между ними социальных ролей и речевых характеристик дает некоторые основания полагать, что именно пара бегемот — жираф трансформировалась на рубеже 1980-1990-х годов в наиболее узнаваемый анекдотический тандем ранней постсоветской эпохи: нового русского в малиновом пиджаке и с золотой цепью толщиной в палец и нищего, но блюдущего собственное достоинство интеллигента. Причем в данном случае одна из сторон вызывает настолько массовое и жесткое неприятие, замешанное на неудобном сочетании таких контрастных ингредиентов, как презрение и зависть, что анекдотическая непредвзятость дает сбой. В постсоветских анекдотах про новых русских любой противостоящий главному герою персонаж подается как минимум нейтрально — и ненавязчиво предлагается зрителю в качестве объекта эмпатии.

Сидят на банкете рядом новый русский и интеллигент. Новый русский наваливает и жрет, наваливает и жрет, а интеллигент положил себе ложечку салата и сидит, в нем ковыряется (исполнитель изображает предельно «аристократичную» манеру обращения с ножом и вилкой). Новый русский берет очередную тарелку, отсыпает себе, разворачивается к интеллигенту: «Братан, смотри, какая колбаска! Халявная! Давай я тебе положу!» — «Нет, спасибо, не хочется». — (Исполнитель отчетливо играет на контрасте двух речевых и поведенческих манер): «А вот смотри, икорка! Будешь?» — «Нет, благодарю вас, мне всего довольно». — «А чо ты такой скучный? Этого не буду, того не буду? Халява же!» (Исполнитель с легкой нотой раздражения кладет перед собой воображаемые вилку и нож и поднимает глаза): «Вы знаете, я сам привык решать, что и когда мне есть. Я ем, когда мне хочется, а когда не хочется — не ем». (Исполнитель изображает полное детское непонимание): «Не, бля, братан, ну ты прям как животное!»

Приходит интеллигентная семья в ресторан — отметить юбилей совместной жизни. Три месяца с зарплаты откладывали, надели все самое лучшее, сынишку нарядили, пришли, сели за столик, заказали самое дешевое блюдо, бутылку минералки и три прибора. На троих разделили, родители сидят, едят по кусочку, а пацан все сожрал за минуту и вертится (исполнитель делает жалобное лицо): «Маам, пааап, я есть хочу…» — «Перестань. Веди себя прилично. Вот придем домой, я тебе гречку сварю». А напротив сидит браток в малиновом пиджаке, и перед ним весь стол завален: дичь, фрукты, мясо, черная икра, вино, коньяк. И мальчик так (исполнитель приоткрывает рот и изображает завороженный взгляд). Новый русский его замечает и говорит: «Пацан, ты чо, голодный? Ну иди сюда. Вот, ананас хочешь? А рябчика? (Исполнитель изображает гипнотическое состояние и начинает медленно приподниматься.) Мама: «Дениска, сиди спокойно!» Потом к новому русскому: «Спасибо, но мальчик сыт!» (Исполнитель изображает максимальную степень открытости и радушия): «Не ссы, мальчик!»

Впрочем, вернемся к нашим бегемотам. Любая сформировавшаяся анекдотическая серия чревата «аутодеконструкцией», обманом зрительских ожиданий за счет разрушения собственного канона. Достигается этот эффект, как правило, одним из нескольких в равной степени предсказуемых способов: анекдот чаще всего избегает многоходовых логических комбинаций, которые могут ослабить эффект «перебивающего» сюжета. Каноническая структура может трансформироваться либо путем изменения ситуативных рамок, в которых разворачивается устойчивый сюжет, либо путем смешения разных анекдотических микрожанров, либо элементарной «переменой мест», перераспределением привычных ролей между ключевыми персонажами (как, скажем, в случае с позднесоветской перестановкой «тупого» и «нормального» партнеров в анекдотической паре чукча — геолог, в результате которой сформировался самостоятельный канон). Последний вариант является наиболее частотным — не стала исключением в этом смысле и серия про бегемота, как в приведенном выше анекдоте о лягушонке, у которого «бегемот прилип к жопе».

Другой вариант деконструкции анекдотического канона, как уже и было сказано, строится на смешении жанров. Вот результат инбридинга анекдота про бегемота с «абстрактной» серией: