Вадим Михайлин - Бобер, выдыхай! Заметки о советском анекдоте и об источниках анекдотической традиции

В этой своей ипостаси — строго вписанной в «звериную» вселенную — пес (а здесь он встречается чаще, чем собака) вообще становится одним из главных специалистов по деконструкции пафоса:

Встречаются дог и мастиф. Дог: «А видишь, у меня шрам на плече? Это я хозяина от ротвейлера защищал!» — «М-м-м». (Исполнитель изображает философски-сонную мину.) — «А видишь, на лапах ожоги? Это я котенка из пожара вынес!» — «М-м-м». — «А видишь, задняя перебита? Это я ребенка из-под машины выхватил!» Мастиф упирается головой в землю и начинает передними лапами сгонять лишнюю шкуру со всего тела на морду. Потом спрашивает: «Видишь сзади дырку?» Дог (исполнитель преисполняется уважения): «Пуля?» (Исполнитель, с тем непроницаемым выражением лица, с которым не только поют, но и пляшут русские мастеровые): «Нет. Жопа». Вопрос о том, откуда пришел сюжет о говорящей собаке в позднесоветский зооморфный анекдот, остается открытым. Наиболее вероятный кандидат в первоисточники — мультипликационные фильмы Владимира Попова: «Бобик в гостях у Барбоса» (1977) и небольшой мультсериал о Дяде Федоре (1978–1984) [77]. Во всех этих мультфильмах есть ключевая деталь — отношения между собакой и человеком прописаны в домашних контекстах, причем в «простоквашинских» мультфильмах пес Шарик и кот Матроскин еще и разговаривают с людьми (в отличие от всех других животных, которые лишены дара речи), а в «Бобике в гостях у Барбоса» сюжет построен на инверсии статусных и поведенческих ролей между хозяином и его псом. Другие возможные источники — чеховская «Каштанка» [78]и булгаковское «Собачье сердце» [79]. В обоих текстах собаки наделены способностью испытывать человеческие чувства, а также способностью к рефлексии — Каштанка в меньшей степени, Шарик в значительно большей. Кроме того, булгаковский Шарик умел читать, еще будучи собакой. «Собачье сердце» было экранизировано в СССР слишком поздно для того, чтобы претендовать на роль первоисточника серии (отдельные анекдоты из нее я знаю еще с конца 1970-х), но имеет смысл помнить также и о том, что самиздатовские копии повести ходили по рукам уже в 1960-е годы. С другой стороны, Шарик — пес, а протагонистка анекдотов про говорящую собаку, как правило, самка. Так что, вероятнее всего, в данном случае имеет смысл предполагать в роли исходника некий «текст» в бартовском смысле слова: как насыщенный культурный раствор, в котором кристаллизуются новые смыслы. И тем самым обозначить анекдоты про говорящую собаку как явление гипертекстуального порядка — как и следующую анекдотическую серию.

Из всех синантропных видов, освоившихся в позднесоветском зооморфном анекдоте, кот, пожалуй, — персонаж наиболее диффузный. Собственно, применительно к нему имело бы смысл говорить о нескольких разных персонажах, объединяемых в серию во многом механически, исходя из того, что аутентичная классификация настаивает на группировке сюжетов по видовому признаку. Кот как старший партнер котенка, ленивый кот, кот как предельно сексуализированное существо, кастрированный кот, кот как архетипический сюжетный партнер мышки, кот как элемент сказочного пространства («Репка», сказки о Бабе Яге и др.) — каждый из этих персонажей не только обладает своим законченным набором характеристик, но и задает собственную микросерию.

С точки зрения «источниковедческой базы» проще всего решается вопрос с исходным текстом первой упомянутой группы сюжетов — о коте и котенке. Это мультипликационный сериал «Котенок по имени Гав» (пять выпусков с 1976 по 1982 год) Льва Атаманова [80], где одной из главных сюжетообразующих контрастных пар является тандем из наивного котенка и взрослого кота, прожженного маргинала, который видит в котенке аналогичный потенциал и потому относится к нему покровительственно — на правах этакого дворового крестного отца.

Сидит во дворе котенок. Подходит кот: «Пойдем со мной». — «Куда?» — «Куда-куда… По бабам. Март на дворе, пора привыкать». — «Конечно, пойдем!» Ну, залезли на крышу, подходят к чердачному окошку, кот оборачивается и говорит: «Так, ты тут пока посиди, а я спущусь посмотрю, что там и как. Если все путем — позову тебя». — «Хорошо». Кот уходит, котенок сидит пять минут, десять… полчаса… Ночь уже, ветер, с неба не то дождь, не то снег. Котенок сидит и думает (исполнитель подбирает плечи, ежится и говорит с интонацией образцового пионера, который даже перед самим собой пытается выглядеть оптимистом до самого конца): «Ну, вот еще минут пять по бабам похожу — и домой пойду».