Геннадий Феоктистов - Слова - сказанные и прочитанные

Очевидно, что «индивидуальная» человеческая жизнь не является «общественной ценностью». Она представляет интерес лишь постольку, поскольку может служить топливом в горниле мировой истории для «выплавки» этих самых «общечеловеческих ценностей», которые, в конечном итоге, проецируются на нечто, находящееся вне человеческого бытия.

Человечество живёт в нескольких мирах своего существования: материальном мире практической деятельности, интеллектуальном, духовном, религиозном запредельном и т. д. Каждый из них стремится к абсолютизации своего бытия, ставя тем самым под вопрос не только свое существование, но и всего человечества в целом.

Христианство, впервые, обозначило историчность, – направленность, – развития человечества в будущее, при внеисторичности его основателя, отождествив бога-отца и бога-сына. Противоречие весьма характерное для человеческого самопознания.

Восточные представления о вечной борьбе Добра и Зла в полной смутного ожидания Чуда, охваченной духовным кризисом Иудее, воплотились через идею воскрешения в христианскую доктрину нравственной сопричастности к олицетворению Высшего Добра и Справедливости

– Богу. В отличие от дохристианских религий эта сопричастность осуществляется на духовном уровне, мерой которого является душа.

В христианстве важно не то, кем называл себя Иисус Христос, но то, кем его видели его последователи и какие представления с ним связывали. То же, впрочем, относится и к основателям других религий.

В успехе религии, часто, играют основную роль не сам «основатель», но его ближайший (по времени) наследник и последователь, акцентирующий в пропаганде её актуальные для данного момента аспекты исходного учения, которое, по необходимости, многопланово и эклектично. В христианстве роль такого проповедника взял на себя ап. Павел (и Петр?).

Доносительство на других редко вызывает одобрение в обществе. Но почему доносительство на себя, хотя бы в форме исповеди или покаяния, считается подвигом? К тому же, оно сродни самоубийству, осуждаемому церковью [1] Исповедь – одна из форм контроля над верующими и, по-видимому, это практическое соображение перевесило над нравственными коллизиями проблемы. Церковь нашла выход в том, что провозгласила сам факт исповеди высшей формой проявления нравственности, инверсировав высшую форму безнравственности (противоречащую к тому же биологическому инстинкту самосохранения – сохранению всего живого) в абсолютную нравственность – чистоту помыслов перед Богом, который, впрочем, и так «всё знает». /Институт исповеди сформировался, по-видимому, достаточно поздно. В Евангелиях об исповеди ничего нет./ .

Назначение философии – быть в оппозиции осмысления действительного.

Истина – здесь побочный результат, если она, вообще, существует.

– Но это осмысление действительного, хотя и опосредственное.

Любовь есть идеальное отражение полового влечения, то есть сублимация секса.

Любовь – это эротическое отражение жажды приобщения к чуду. Именно поэтому, любая религия включает в себя эротический элемент.

В представлении о смерти для человека исчезает не тело, но единственно – это его «я». Именно это и ужасает.

Феминистические настроения есть всего лишь одно из выражений всепоглощающей сексуальности женщины. Мужчина в аналогичной ситуации ощущает чувство неполноценности.

На лице умного человека отражается прошлое, которое пребывает в нём в настоящем, заглядывая в будущее. Неумный человек – весь в будущем.

Истинная женщина оценивает итоги жизни по количеству выслушанных комплементов.

Они разрушаются? – Да, они почти исчезли. – Но они возникают вновь! – Они потому и возникали, что разрушились.

Свобода духа заключается не в отказе от всяких доктрин, а в поиске истинной, и в умении сохранить ей верность несмотря ни на что.

Политический центр всегда смещен вправо.

Эволюция запредельной морали в поощрительную, разрешающую, определяется глубиной нашего личностного чувства. Степень наслаждения при этом зависит от уровня открытости проявления этого чувства.

Не постановкой проблем различаются эпохи, но способами, предлагаемыми к их разрешению.

Наибольшее сострадание вызывает не само несчастье, но боль, им вызванная.

В отличие от традиционной философии марксизм предполагает не созерцательность размышления, но побуждение к действительности. Он предельно заострён и полемичен как жизнь. В этом его сила и одновременно слабость. И именно поэтому он приговорён к чаше с цикутой, подобно Сократа, демократами всех времён.