Дмитрий Семеник - Душевный лекарь. О пути христианина в современном мире

Преподобный Исаак Сирин (VII век).

Рассуди, велико ли будет достоинство твоего дела, если красивые цветы твоего слова окажутся бесплодным пустоцветом? Не лучше ли, чтобы в них скрыто было плодотворное семя назидательной истины, и чтобы они издавали благоухание нравственной чистоты?

Святитель Филарет, митрополит Московский (1783–1867).

По великому Максиму, есть три великие цели составления писаний безупречных и непогрешимых: первая – себе на память; вторая – к пользе других; третья – в силу послушания, по которому составлено весьма много писаний для тех, которые смиренно ищут слова истины. Пишущий же по человекоугодию, для славы и выказывания своих добродетелей теряет, говорю, награду свою. Он ни здесь не получит никакой пользы, ни в будущем – блаженного воздаяния, но осудится, как льстивый корыстолюбец, торгующий словом Божиим.

Преподобный Григорий Синаит (XIV век).

Если ты не забываешь, во Имя Кого и во имя чего ты творишь, то и отношение будет разное: одно дело – во славу Божию проповедывать творчеством и жизнью своей идеи, которые принес Спаситель, другое дело – во славу свою блеснуть, отличиться. Разбирайся, детка!

Твори во имя любви к людям, ведь это вторая главнейшая заповедь, и тогда любовь к миру изольётся слезами по нему – страдающему, болящему, утратившему главное.

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) (1910–2006).

Все искусства и науки украшает истина.

Всякое искусство упражнением в нем усиливается и развивается, а от праздности гибнет. Особенно же дар слова: если за ним ухаживать и орошать его, делается наиболее сильным, а если не прилагать о нем попечения, легко проходит и улетает.

Преподобный Исидор Пелусиот (V век).

Вера и нравственность, на ней основанная, всего нужнее писателю. Закаленные в ее светильнике мысли его становятся постояннее, важнее, сильнее, красноречие убедительнее; воображение при свете ее не заблуждается в лабиринте создания; любовь и нежное благоволение к человечеству дадут прелесть его малейшему выражению, и писатель поддержит достоинство человека на высочайшей степени. Какое бы поприще он ни протекал с свою музою, он не унизит ее, не оскорбит ее стыдливости и в памяти людей оставит приятные воспоминания, благословения и слезы благодарности; лучшая награда таланту.

Поэт Константин Батюшков (1787–1855).

Риск при творчестве состоит в том, что ты утратишь в себе художника и останешься обыкновенным человеком, каким-нибудь бухгалтером, и должен вперёд помириться и принять своё бытие в жизни. Ты бросаешься в бездну с последними словами: «Ладно, если нет – буду жить просто бухгалтером». Вот когда согласишься на это, жить на земле бухгалтером, то демоны оставляют тебя и ты, как творец, являешься хозяином дела и создаёшь прекрасное.

Никто из великих людей не оставил нам секрета к такому совершенно бескорыстному творчеству, и большинство из них сами об этом не знали. Но мне кажется, отчасти можно достигнуть этого сознательно, если только представить себе, что наступила твоя последняя весна и надо со всем любимым проститься.

Радость творческая, конечно, покупается ценой творческого страдания, но не обязательно для явления радости самому лично страдать. Возможно и так, что кто-то раньше до тебя выстрадал эту радость и ты получаешь её как наследство. Итак, причащаясь к страданию, то есть всем существом своим готовясь к возможности страдания, я могу без всякого фактического личного страдания войти в радостный мир творчества. Так что истинной радостью может располагать только тот, кто насыщен готовностью и умереть во всякое время.

Писатель Михаил Пришвин (1873–1954).

Заниматься искусством можно так же, как столярничать или коров пасти; но всё это надо делать как бы перед Божиим взором.

Но есть и большое искусство – слово убивающее и воскрешающее (псалмы Давида); путь к этому искусству – через личный подвиг, путь жертвы; и один из многих тысяч доходит до цели.

Преподобный Нектарий Оптинский (1853–1928).

Целомудрие – условие и источник настоящего творчества.

При наличии богатой психической жизни сфера сексуальная в значительной части превращается в энергию эстетического, морального и другого порядка. Но если этого нет, как у большинства европейской молодежи, то остается чистое скотство, которое само, наоборот, поглощает даже слабые искры других, более высоких проявлений.