В. Носков - Афоризмы. Русские мыслители. От Ломоносова до Герцена

Пора мне дома отдохнуть;

Я перекочкал трудный путь,

Перетерпел тоску и скуку

Тяжелых лет в краю чужом!

(Н. М. Языков, 25)

Пока другие народы систематически, с немецкою точностию перекладывали золотой век серебряным, серебряный железным, русский дух нашел средство не послушаться этого рассудительного распределения… Кто знает? может быть, для того, чтобы понять русскую историю, надобно выворотить наизнанку историю других народов. (В. Ф. Одоевский, 11)

…Исключительное чувство национальности никогда до добра не доводит…

(А. И. Герцен, 9, 1, 1)

Механическая слепка немецкого церковно-ученого диалекта была тем непростительнее, что главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной легости, с которой все выражается на нем – отвлеченные мысли, внутренние лирические чувствования, «жизни мышья беготня», крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть.

Народность, как знамя, как боевой крик, только тогда окружается революционной ореол ой, когда народ борется за независимость, когда свергает иноземное иго. (А. И. Герцен, 9, 4, 30, 1)

Восприимчивый характер славян, их женственность , недостаток самодеятельности и большая способность усвоения и пластицизма делают их по преимуществу народом, нуждающимся в других народах, они не вполне довлеют себе. Оставленные на себя, славяне легко «убаюкиваются своими песнями», как заметил один византийский летописец, «и дремлют». Возбужденные другими, они идут до крайних следствий; нет народа, который глубже и вполне усвоивал бы себе мысль других народов, оставаясь самим собою. (А. И. Герцен, 9, 4, 30, 1)

Не разум, не логика ведет народы, а вера, любовь и ненависть. (А. И. Герцен, 9, 5, 37)

Не рано ли так опрометчиво толковать о солидарности народов, о братстве и не будет ли всякое насильственное прикрытие вражды одним лицемерным перемирием? Я верю, что национальные особенности настолько потеряют свой оскорбительный характер, насколько он теперь потерян в образованном обществе; но ведь для того, чтоб это воспитание проникло во всю глубину народных масс, надобно много времени. (А. И. Герцен, 9, 5, 37)

В сущности, все народы занимаются только своими делами, остальное составляет или дальнее желание, или просто риторическое упражнение, иногда откровенное, но и тогда редко дельное. (А. И. Герцен, 9, 5, 38)

Европа нам нужна как идеал, как упрек, как благой пример; если она не такая, ее надобно выдумать. (А. И. Герцен, 9, 6, 3, Прибавление)

Чем развитее народ, тем развитее его религия, но с тем вместе, чем религия дальше от фетишизма, тем она глубже и тоньше проникает в душу людей. Грубый католицизм и позолоченный византизм не так суживают ум, как тощий протестантизм; а религия без откровения, без Церкви и с притязанием на логику почти неискоренима из головы поверхностных умов, равно не имеющих ни довольно сердца, чтоб верить, ни довольно мозга, чтоб рассуждать. (А. И. Герцен, 9, 6, 9, 2)

Кто в мире осмелится сказать, что есть какое-нибудь устройство, которое удовлетворило бы одинаким образом ирокезов и ирландцев, арабов и мадьяр, кафров и славян? Мы можем сказать одно – что некоторым народам мещанское устройство противно, а другие в нем как рыба в воде. Испанцы, поляки, отчасти итальянцы и русские имеют в себе очень мало мещанских элементов, общественное устройство, в котором им было бы привольно, выше того, которое может им дать мещанство. Но из этого никак не следует, что они достигнут этого высшего состояния или что они не свернут на буржуазную дорогу. (А. И. Герцен, 9, 6, 9, 5)

Народы живучи, века могут они лежать под паром и снова при благоприятных обстоятельствах оказываются исполненными сил и соков. (А. И. Герцен, 9, 8, 2)

Народы, искупающие свою независимость, никогда не знают, и это превосходно, что независимость сама по себе ничего не дает, кроме прав совершеннолетия, кроме места между пэрами, кроме признания гражданской способности совершать акты — и только. (А. И. Герцен, 9, 8, 2)

У народов слишком много дел дома, чтоб они могли думать о захвате других стран. (А. И. Герцен, 18, 2)

Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятельми, италиянским – с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.