Артур Кангин - ОстанкиНО

Ерофея перекособочило.

Потом он завинтился винтом и через пару минут превратился в поганку, большую, со зловеще голубоватой шляпкой.

Лейли занесла над ней свой острый сапожок, хотела раздавить гадину, но потом вдруг передумала.

Пусть похотливый козёл поживет в таком обличье.

Теперь он никому не опасен.

Разве только какому глупому грибнику.

Вернулась домой и достала тетрадку со списком грядущих жертв.

Надо заметить, сила глаз её саму даже не удивила.

Только было непонятно, почему в поганку?

Ладно, небесам виднее.

Лейли трепетно покормила молочной кашкой дочурку Юленьку. Приняла пенную ванну. Прислушалась к себе, втирая в голову медовый бальзам.

Ей полегчало?

Да. Но не очень.

Дорога начинается с первого шага.

Несколько дней мирно торговала в киоске ВВЦ, не помышляя об охоте на мужиков. Копила деньги и ту колдовскую силу, которая должна вот-вот вспыхнуть в душе.

Как-то вечерком зорко глянула в заветную тетрадь.

Ага! Иван Пастухов. 30. Владелец успешной фирмы. Разведён. Блестящий знаток Камасутры. Жаждет анальных ласк.

Нащёлкала его номер на кнопках мобильника.

– Лейли, я вас приглашаю в «Метрополь».

– Договорились.

Изумило, что обратился на «вы». Никакого плебейства! Быть может, и мужик ничего? Плевать на анальные ласки…

Оделась в строгий чёрный костюм с бриллиантовой брошкой. А под костюмом трусики-танго, игривый бюстгальтер.

«Метрополь» оказался украшенным в венецианском стиле. В Москве проходили дни итальянской культуры. Трещали витые свечи. Гудел орган. Конферансье был в маске Арлекина и панталонах с внушительным гульфиком.

Облик Ивана Пастухова обескуражил.

Высокий, худенький, с бледным измученным лицом. Темные круги под глазами. Смахивает на студента.

Но когда он, подзывая метрдотеля, заглянул в свой портмоне, от сердца отлегло. Ассигнации просто разрывали кожаные бока.

– Что пить будем? – впроброс спросил Иван. – Могу предложить отличное вино из Триеста. Пробовал лично.

– И омаров!

– А я отведаю бок кабана.

– Чего-нибудь изысканного. Например, яйца шимпанзе в маринаде.

Иван внимательно взглянул на Лейли и кивнул пальцем гарсону.

Когда заказа принесли, Пастухов спросил:

– А что за имя такое? Лейли? Может, Лейла?

– Именно, Лейли! – надула губки красотка. – Ассирийское имя. Единственное в Москве. Я узнавала.

Иван Пастухов жил на Смоленской. Обыкновенный пятиэтажный сталинский дом. Какой-то рыжий. Но внутри отделка ошарашила роскошью. Мрамор. Медные перила. В кадках помпезные пальмы.

Но это что?!

Поразила жилплощадь Ивана. Весь пятый этаж и чердак, превращенный в мансарду с цветными витражными окнами.

И повсюду картины авангардистов. Разъятая плоть. Ощеренные рты. Куда-то бегущие грудастые дамы.

– Нравится? – чуть улыбнулся хозяин.

– Не особо, – расширила глазоньки Лейли. – Лично я предпочитаю классику. Левитан. Шишкин.

– Напрасно!

Пили аргентинское вино середины прошлого века, слушали рваную, синкопированную музыку.

Потом, изрядно окосевший, Иван Пастухов явился в обалденном виде. Голый, елда почти до колена, на горле ошейник с шипами, в руке плётка семихвостка.

Улыбнулся почти моляще:

– Высеки меня, Лейли! Прямо до крови. А потом, когда я буду извиваться, отсоси жестко.

А она думала тут только анал!

Нет, мазохистов она не любила.

Со всей ненавистью она зыркнула на Ваню Пастухова. И тот, издав жалобный, чуть похотливый стон, превратился в жирную, отливающую изумрудом навозную муху.

Насекомое ткнулось Лейле в грудь и вылетело в окно.

Очередная победа…

Но Лейли лишь нахмурила брови.

Каким мог бы стать отменным мужем Иван Пастухов. Без садо-мазо, одно совершенство. Богат, с жилплощадью, елда до колена.

Жаль мужика!..

Суматошно замелькала череда подлецов.

Их Лейли обращала в гусениц, ворон, шелудивых собак, сороконожек, в козлов.

Из длинного утомительного ряда запомнился только Виктор Семин, директор какого-то вшивенького телеканала. Тот возбуждался, только когда обмазывался и жрал дамское дерьмо.

Виктор Семина она превратила в очко вокзального сортира. Понятно, женского. Пусть наслаждается вечно.

Лейли усмехнулась: «Как-нибудь буду на Казанском вокзале, посижу на тебе, дорогой. Порадую твою телевизионную душу».

Затем внутри сработало что-то женское. Мужчин стало жаль. Ненависть ушла. Исчез и дар чародейства.