Инесса Ципоркина: Исповедь пленницы

Да, я первая объявила войну на уничтожение. И с годами мне стало все равно, кто победит, а кто сдохнет — только бы его не было со мной. Если он меня уничтожит, значит, как в балладе Бернса: «никогда на свете, Джемми, нам не быть с тобою». Тогда хоть в могиле от него отдохну. Меня не прельщают блага перемирия — максимум, на что я способна, это вооруженный нейтралитет, за которым скрывается затяжная партизанская война. Я знаю — он не может без меня, как вампир без крови. Вполне вероятно, что и я не могу без него, просто пока еще об этом не знаю. Но готова душу заложить: я не буду его терпеть. И привыкать к нему не хочу. Если на меня давить, я сопротивляюсь — из меня нельзя сделать сиденье для чьей–нибудь задницы. А он весь мир готов подмять под свой гнусный зад, дай ему волю…

Моя злоба подогревается тем, что я хочу его уничтожить — и не могу, уже много лет. Что может на него подействовать? Я травила его всеми ядами, какие могла достать, морила голодом, добивала непомерными нагрузками — они для него верная смерть: «Пойдем, миленький, пойдем в бассейн (на пробежку, на прогулку, на зарядку)! Поплаваем, отдохнем, расслабимся… Идем, мой хороший…» А он только крепче стал, плотнее, накачался. Я, надеясь накопить сил для расставания с ним, беседовала с какими–то печальными людьми, обладателями аналогичных проблем. Они сморкались мне в жилетку и живописали свои мучения, будто мне собственных не хватало. Когда слушаешь такого несчастненького, почему–то напрочь исчезает трезвая самооценка. Воображаешь себя кем–то иным, сильным, вальяжным и всезнающим. И этот кто–то в упор не понимает: зачем жертва терпит все это? Разве можно так жить? Да я бы на ее месте! Ага… Ты и есть жертва. И ты — на своем месте.

Я всегда была одна против него, без союзников. Не могла объяснить доброхотам, что мне действительно НАДО с ним разделаться. Все привыкли к нему, считают его забавным, симпатичным, вполне естественным и ничуть не лишним для меня. Его обожает моя кошка: вечно развалится по нему, мурлычет так, что почти хрюкает от наслаждения. Когда мои «военные действия» дают результат (увы, слабый и временный), и он слегка увядает — бедная киска понимает, кто тут главный злодей, и смотрит на меня с такой укоризной… Дескать, ты подлая, эгоистичная мамка, обо мне не думаешь, а я без него сирота! Верни все как было, не то укушу! И следом за глупым животным вступает человеческий хор: «Тебе с ним хорошо… Зря ты его так… Без него будет хуже… Ты просто зациклилась на недостатках — а подумай, сколько достоинств!»

Нет, я не стала их слушать, пошла ва–банк — и выиграла! В какой–то момент нашего совместного, хоть и несовместимого существования его тупая наглость достигла пика. Это произошло на встрече школьных друзей. Я мечтала пойти туда без него, чтобы так называемые «школьные друзья», помнившие меня исключительно в его компании, увидели меня другой, новой, независимой. Нет, конечно, он приперся вместе со мной, и все пошло по его сценарию. Любимые подружки хихикали в кулак, наблюдая, как он дергает за веревочки, а я пляшу, словно марионетка. Мой первый парень — теперь уже лысоватый мужик, женатый, не слишком симпатичный, в невнятного цвета усах и дешевом свитере — отводил глаза. Да, так же, как после нашей попытки заняться любовью, из которой, как я уже говорила, вышел всего–навсего скабрезный анекдот — понятно, по чьему почину. И все хором говорили, глядя на нас, но адресуясь именно ко мне (будто это я — инициатор нашего нерушимого союза): «Да ты совсем не изменилась!» Конечно, они были правы…

По дороге домой меня слегка развезло после обильной трапезы — он, гад, естественно, подливал и подкладывал, подливал и подкладывал — и я споткнулась, пробираясь домой через заросший бурьяном пустырь. «Ничего страшного — две небольших ссадинки!» — подумала я, разглядывая сбитую коленку. Не знаю, что там росло — не иначе как ядовитые кактусы или травка «ведьмина потеха». Но я заболела, впервые в жизни заболела серьезно, без театральных эффектов вроде нагретых градусников и душераздирающих стонов. Ногу раздуло, словно желтую диванную подушку. Только кисточек по краям не хватало. Градусник без помощи прикосновения к лампочкам, трения, погружения в стакан с чаем и прочих невинных детских хитростей упорно показывал «39». Я не могла ни спать, ни есть, ни развлекаться, ни работать. Весь мир был одна только боль и серый туман дурноты.

И вдруг… он бросил меня, предатель! Ни помощи, ни поддержки, ни опеки! Странное это было ощущение. Больная я была ему не нужна — в этом состоянии я не могла ни натужно веселиться, ни накачиваться пивом в симпатичных ему компаниях, ни отвечать на его страстные призывы. И он начал исчезать, пропадать, я его теряла! Его «содержание» в моей жизни становилось все меньше. Я отдыхала, я наслаждалась свободой, за которую заплатила недешево. И пришло решение: буду болеть, пока он целиком не испарится. Я готова применить любое оружие. Даже экологически опасное. Через месяц все было кончено. Без меня он, на самом деле, существовать не смог, а к себе я его не допускала. Он начал таять, тускнеть, словно свеча — и умер, бедняжка! Умер потому, что не мог подпитываться моими эмоциями, моей энергией, моей жизнью. Ведь я иссякла, я почти умерла — где тут было его, паразита, кормить. Иногда я вижу его во сне — тусклым призраком, который меня даже не пугает. Я прошла семь огненных кругов, чтобы избавиться от него, и знаю: он не вернется. Прощай, мой вечный спутник, мое наследственное проклятье, мой безжалостный демон–искуситель, мой… лишний вес. Я ПОХУДЕЛА!