Остап Вишня: Дед Матвей (сборник)

Купать! Поить!

И отощалое, подавленное криком животное охотно бредет в воду, останавливается, жадно пьет воду и отмахивается мокрым хвостом от мух...

И от хвоста этого по Пслу брызги летят, словно от поповского кропила...

А над рекой Пслом, на площади, торг идет...

Собственно, больше крика, чем торга.

Потому что:

-- Ну, как с волами?

-- Тихо. Купца нет... Так вот сами меж собой перекидываемся... Если бы со стороны деньжища, дело бы пошло!..

-- А лошади?

-- Да и лошади... Что ж лошади?.. Цыгане и барышники калечью меняются, а хозяева повыводили -- так попробуй, укуси! Денег у крестьянина немного, время как раз перед урожаем, где ты этих денег наберешь?..

-- Нет сурьезного купца. Дело идет к осени... К зиме будут продавать, тогда и награбастаем подешевле... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рыба идет... Мануфактура понемногу... Разные предметы хозяйства... Мелкие вещи... Шерсть идет... Смушки рвут из рук. Хватают кур из корзин... Яйца... Пряжу...

Тут и крику меньше и дела больше... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уже солнечные лучи падают несколько наискось...

Кругом стихает...

Под возами, под арбами сидят группки, закусывают...

Летят вверх пробки из-под русской горькой.

Стоят бутылки, тряпкой заткнутые: это собственного изделия...

Это магарыч.

-- Будем?

-- Будем!

-- Пусть же ваша гнедая быстро бегает и исправно водит жеребят!

-- Дай боже!

Булькает из бутылки в рот беленькая и разливается по жилам, и покраснеет человек, осовеют у него глаза, и говорит он громче и быстрее машет руками...

Под хмельком... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот уже и домой двинулись.

Запрягают лошадей, запрягают волов...

-- Домой...

Потянулась пестрая змея от реки Псла в степи... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оживает "точок".

Это там, где лошади... Отвязывают от возов лошадей и выводят на дорогу между рядами возов. "Тонок"...

-- Эй, охотники менять, налетай!

-- Кому буланую?

-- Кто серого возьмет?

-- Берегись!

-- Н-н-о! Н-н-о!

-- Берегись!

-- Говори! Го-во-ри!

-- Бац! Бац! Бац!

Посреди "точка" уже "матери", "матери", "матери"... Ибо немало уже таких, что хлебнули... Намагарычились...

-- Бац! Бац! Бац!

-- По-о-о-берегись!

Агония...

Еще час, и ярмарка затихает...

"Точок" пуст... Барышники, кому поближе к дому, запрягают лошадей...

Кому далеко -- собираются ночевать...

Ведь и завтра ярмарка!

Купцы складывают товары. Вечереет...

Возле цыганских шатров поблескивают костры, готовят ужин...

Не слышно слепцов... И только орган на карусели умоляет Ваньку:

Бросай, Ванька, водку пить,

Пойдем на работу:

Будем деньги получать

Кажную субботу...

Затих орган...

Вечер...

* * *

И вот уже ночь...

Темная ночь, черная ночь, мрачная ночь...

В такую ночь цыганские шатры -- лирика, а цыгане -- поэзия..

В такую ночь печальная цыганская песня, та песня, которую поет черноокая Галя возле Яшкиного шатра, так звучит:

А-а-а-а! А-а-а!

А-а-а-а!

Тягучая, как степь, песня, и кажется, что и эта песня дышит волей... И слушаешь песню эту грустно-тягучую и забываешь, что черноокой Гале есть до смерти хочется и что ее отец, "Яшка", пьян и возле шатра Галину мать "матом кроет"...

Вот такая-то ночь...

Тогда черные цыганята, сверкающие из-под возов голыми животами и свистящие носами, кажутся потомками вольных жителей степей, а худая, истощенная цыганка, жгущая вшей на костре, кажется той, которая пламенно распевает:

Туса-туса-туса

Мы камам чи-чо!

Я люблю вас горячо...

Эх! Туса-туса-туса!..

Черная ночь... Чародейка-ночь... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

То ли ночь, то ли звезды, а может быть, пустой желудок выгнал Ваньку, молодого цыгана, из-под воза и:

-- Галя! Повеселее!

И рванулось тогда из молодой груди быстрое:

А-та-ра-ра-рай-ра!

А-та-ра-ра-рай-ра!

А-та-ра-ра-рай-ра!

А-та-ра-ра-рай-ра!

А Ванька мелкой дробью зачастил вокруг огня...

Идет, словно плывет, а огонь лижет ему голенища, а из груди его рвется:

-- Эх! Да! Пашел!

И чешет Ванька вольную цыганскую, и руки его в такт по голенищам частушечки выбивают:

-- Тра-та-та!

И соскакивают с возов взъерошенные люди, почесываются, становятся вокруг костра, хлопают в ладоши, поводят плечами, притопывают в такт ногами...

А-та-ра-ра-рай-ра!

А-та-ра-ра-рай-ра!

-- Эх, пашел!

-- Молодец, Ванька!

А Ванька плывет вокруг огня, и только ноги у него ходуном ходят, а стан, как струна...

-- Эх! Эх! Эх!

Садит Ванька каблуками... Садит с восторгом, садит с жаром, будто там, на земле, вокруг огня, горькая доля его простерлась, будто там, в траве, его бедность притаилась, его недоедание, недосыпание, лишения, истощившие молодую жену его, грязь, покрывающая его маленьких детей, кашель его больных "запалом" и "козинчатых" лошадей...