Лев Пашаян - Суд Линча

По железной дороге, проложенной в таежных лесах, мчится поезд на восток. Уже полдень, но осеннее солнце не стоит в зените, а бежит по макушкам деревьев с пожелтевшими листьями, словно играет вперегонки. То отстает от него, когда дорога поворачивается влево, то опережает, когда локомотив после протяжного гудка тянет вагоны на юг.

В вагонах тишина. Пассажиры, умаявшиеся от продолжительной качки поезда, лежат или сидят в полусонном состоянии. Кто-то смотрит в окно, кто то читает книгу или газету, а кто-то спит с храпом.

На откидном сиденье в коридоре сидит один Антонов Павел Семенович, мужчина интеллигентной внешности, лет около сорока, в спортивном трико, на коленях держит бумажку, сложенную вчетверо. Сам погружен в свои мысли. Так глубоко погружен, что даже глаз не поднял на веселую компанию, которая прошла по коридору, видимо, из вагона-ресторана. Он лишь плечо отвел в сторону, чтобы не мешать им пройти, а сам то и дело вертел в руках этот лист бумаги. Наконец, когда опять воцарилась в коридоре тишина, он раскрыл бумагу и еще раз глазами пробежал по ней.

«Павел Семенович, дорогой, Пете очень плохо. Опять старается руки наложить на себя. Год назад вену вскрыл, заметили друзья, отлупили, чтобы он этого не делал. Потерял много крови, но выжил. А на этот раз распорол себе живот, как говорит, хотел харакири сделать. Сейчас лежит в тюремной больнице в очень плохом состоянии. Не знаю, выживет или нет. Недавно, в порядке исключения, руководство тюрьмы разрешило мне посетить его. Меня здесь уже все знают, декабристкой зовут. Я устроилась в конторе леспромхоза уборщицей. Не только конвоиры, но и начальство тюрьмы знает об этом. Потому и пустили на территорию лагеря. Брат твой очень хочет перед смертью повидаться с тобой. Просит и умоляет, если сможешь, приезжай.

С уважением Лариса».

Так писала в письме жена брата.

«Зачем ты поступаешь так, брат? – подумал про себя Павел Семенович. – Почему ты пошел по такому пути? Ведь мы с тобой были как две капли воды похожи не только внешне, но и по характеру, по поведению. Почему ты стал таким?»

И вспомнил он свое детство, когда они, два брата-близнеца, босоногие дошколята, лазили по деревянному забору яблоневого сада к яблоне. Только успели сорвать по одному яблоку, как сзади раздался голос старика Кондрата Акимовича.

– Ах вы, пострелята! Опять лезете в чужой сад?

Оба брата спрыгнули с забора, стоят рядом, плечом к плечу, прижав сорванные яблоки к груди и опустив головы, в один голос произнесли:

– Дед Кондрат, очень кушать хочется.

– Как бы сильно ни хотелось кушать, – спокойным тоном объяснил дед Кондрат, – воровать нехорошо. Подошли бы ко мне и попросили. Дед Кондрат для сирот не пожалел бы пару яблок. Неужели ваша мама не объясняла, что брать чужое без спроса – нехорошо. Мои родители всегда внушали, что лучше умереть с голода, чем воровать чужое.

Подошел дед Кондрат и погладил по головам ребят, затем спросил:

– Кто из вас Петр, кто Павел?

Мальчики опустили головы, а лица у них покраснели до ушей. Вместо ответа опустили глаза и замолчали.

– Как бог создал таких совершенно одинаковых двух лиц, похожих не только внешне, но и по характеру? – восхищался дед Кондрат.

Вспомнил Павел Семенович, как в этот же вечер, когда по улице они шли с матерью домой, дед Кондрат остановил их, стал читать нотацию их матери о последствиях неправильного воспитания детей, их мать, Ксения Ферапонтовна, женщина тучная, модно одетая, на голове шляпа с пером, едва сдерживая злость, слушала нотацию деда Кондрата.

– Сейчас, пока они маленькие, их надо учить различать шалость от плохих поступков, – говорил дед Кондрат.

– Дед Кондрат, – прервала старика мать, – скажите, сколько яблок они взяли у вас, я сейчас вам заплачу.

Хотела она открыть ридикюль.

– Что вы, что вы, – остановил дед Кондрат, – я не о яблоках переживаю. Яблок-то у меня в этом году большой урожай. Я о другом, о воспитании детей. Ребята-то больно хорошие. Не надо, чтобы взятие без спроса чужого вошло в привычку. Ведь это воровство, это не шалость. Надо сейчас следить за их поступками, чтобы потом не было поздно.

– Я не двужильная, чтобы и работать, и дом содержать, и следить за этими сорванцами, – чуть не плачущим голосом стала жаловаться мать и дала подзатыльник Петру. – Вот жена брата моего мужа, Мария Васильевна, хочет одного из них усыновить. Вот возьму и отдам этого, – показывает на Петра, – или нет, этого, – показывает на него, Павла.