Вольдемар Собакин - АПОКАЛИПТО ГЭ

Я сразу смекнул – «этот чел, хоть и странный, но точно не извращенец! Точнее, может он и извращенец, но определённо не эксгибиционист. Ареал обитания эксгибиционистов – городские парки, но никак не леса, где в радиусе десяти километров своими причиндами можно пугнуть разве что одинокую зайчиху или, если повезёт, лосиху. Но извращенец, при этом, должен отличаться изрядной везучестью класса enfant gate (баловень судьбы – фр.) как минимум!»

Толстяк, стряхнув с плаща прилипшие иголки, задумчиво уставился на стоящего в нескольких метрах француза российской сборки и многозначительно промычал:

– Что-то пошло не так!

«Если тебя, – хотел было сказаться я, – в домашних тапочках и плаще на голое тело, находит случайный водитель на безлюдной лесной дороге, в семь тридцать утра субботы – естественно что-то точно пошло не так!»

Вместо этого, совесть, пинаемая снизу остатками неловкости за поднятый на безобидного чудака молоток, вывалилась из меня предложением подвезти до Софренково. Толстяк согласился и Ева с недовольным видом перебралась на заднее сиденье.

– Разрешите представиться, – нарушил неловкое молчание, уже перерастающее в напряжение, пассажир. – Пан Уи. Грибадир шестой Декады. Уровень «К».

Я еле сдержался, чтобы не заржать! Хорошо, что этого не слышала Ева, которая по обыкновению, садясь в машину, затыкает уши плеером.

– Дон Ган. Дегустатор фотомоделей третей гильдии. – решил подыграть я. – Почётный хэйтер Серпуховско-Тимирязевской линии. Заслуженный Магистр Антихайпа.

– Несказанно рад! – весельчак, без тени смущения воспринял мои слова.

«Да, ты, чёрт возьми, прав, – подумал я, – у тебя действительно что-то не так, и похоже на всю голову!» Я тут же прикинул – чей номер мне набрать как доедем, – местного участкового, или соседа по московской квартире, бывшего работника здравоохранения (он, правда, заслуженный ветеринар, но всё ближе к психиатрии, чем я). Не определившись с выбором и, оставив принятие решения на потом, я сосредоточился на дороге; Впереди замаячили залитые коричневой жижей рытвины и ухабы.

Через двадцать минут, в липучих объятиях глинозёмистого дерьма Отчизны, «дастер» замер во дворе нашей дачи. Когда-то, этот дом построили шурин с тестем; один вкачивал бабки, другой рулил бригадой зодчих таджиков.

Долговязый шурин с крючкообразным носом и очками с толстыми, как слой целлюлита на бёдрах мексиканки линзами, в безденежные девяностые забил на НИИ и подался из аспирантуры в предприниматели. Три его точки оказания интимных услуг, в своё время, считались лучшими в Химках. Бизнес пёр, оседая доходной частью в строительство будущего родового гнезда, в котором иуда от науки планировал загнездиться всем огромным дружным гипотетическим семейством. Разумеется, родня (исключая тестя, который знал правду) полагала, что место работы шурина – научно-исследовательский институт, а их родственник – перспективный молодой учёный. Сам он, на вопрос «откуда бабки» заводил песню про иностранных партнёров и свои новейшие разработки в области электромагнитных герконов. Никому и в голову не приходило поинтересоваться – что нового в герконах можно изобретать вообще, и пять лет подряд в частности?! Но ему верили все, включая меня, пока однажды мне не довелось подслушать его телефонные разногласия с крышующими его ментами. Шурин был старше меня лет на десять, а потому слова парня, только что перешагнувшего за двадцатник, он пропускал мимо ушей. А зря.

Был в моей жизни дядя Гена, в вечном подпитии обитающий на лавке возле подъезда. Тогда, четырнадцатилетним пацаном, я подбрасывал ему мелочёвку, за что выжатый жизнью пенсионер делился со мной практической наукой суровой взрослой жизни. Делал он это без соплей и сглаженных афоризмов, вываливая своё искалеченное судьбой нутро в неприглядном, но отрезвляющем реализмом виде. В его однушке на первом этаже, пропахшей нищетой и немытыми телами уличных философов, я познавал тайные закоулки лабиринтов окружающего бытия. Здесь всегда находились ответы на терзающие психику подростка вопросы. Не удивительно, что дядя Гена являлся для меня в то время непререкаемым авторитетом; у него были добрые глаза и четыре ходки.

– Люди, малой, – размеренно говорил дядя Гена, сибаритски разбавляя настойку боярышника газировкой, – делятся на два вида: чепушил и мажоров. Первых имеют все, при этом каждый чепушила мечтает стать мажором. Так вот запомни, между этими антиподами социума есть два переходных состояния: фраер и правильный пацан. Фраер уже не чепушила, но ещё не пацан, ибо догматизм для фраера понятие обтекаемое и скорее условное, переступить через непреложную истину которого, при удобном случае, фраер не считает за западло. И в том его ахилесова пята! Правильный же пацан живёт по понятиям, в рамках перспектив реальных раскладов, чтя внутренний моральный кодекс в базисе ровного мировоззрения – не беспредельничает по дурости, не быкует по-порожняку и не ссучивается за навар! Достигнув статуса и достатка, правильный пацан, зачастую, превращается в мажора, утрачивая фундаментальные мифологемы правильности. Главное для мажора – блюсти парадигму преемственности, ибо неизжитый вовремя фраер в ментальном конденсате мажорства, неотвратимо приводит последнего к погибели!»

Читать дальше