Павел Гусев - Жизнь, увлечения, огорчения

– За мной Шоссе идёт! Оно точно разберется с тобой, берегись!

Шоссе наткнулось на Тополь, когда он уже Пеньком стал. Сделало вокруг выкрутасы да пошло дальше, не сказав ни слова.

А Пенёк с облегчением вздохнул:

– Хорошо, когда сила жизни побеждает!

– Я тебя очень люблю, и мы с тобой никогда не расстанемся! – нежно произнесла большая Картина и накинула на Гвоздь крепкую петлю.

Гвоздь давно хотел познакомиться с Картиной. Она находилась на стеллаже, пахла свежестью красок и этим манила и очаровывала его. Да и Картина тоже давно заприметила Гвоздь. Только он не ожидал, что она будет такая тяжёлая, и немного согнулся от её тяжести.

«Может, я смогу продержаться с ней ещё хоть какое-то время?» – подумал он о своей будущей судьбе.

А со стороны всё это смотрелось удивительно красиво.

Котелок любил проводить время в кутежах. Порой возвращался в свою посудомойку весь закоптившийся от костра, пахнущий дымом и водочным перегаром, и гудел своей Мочалке, которая ждала его весь день:

– Ну потри же меня, почисти мои бока! – и она делала это с удовольствием из раза в раз.

Однажды после очередного кутежа Котелок опять заявился весь в чёрном нагаре и сказал Мочалке:

– Мне надоели твои поглаживания. Я хочу, чтобы ты прижалась ко мне крепко, сняла накопившийся нагар, и чтобы я почувствовал реальное облегчение.

– Да я уже и так вся измочалилась! – ответила та. – У меня сил не хватает даже на поглаживание. Сам должен следить за собой!

Услышала эту перепалку Наждачная Шкурка и радостно сказала Котелку:

– Я тебе помогу, у меня в этом деле практика есть. Весь род у меня этим занимается. Прижмусь – не оторвёте! – и давай его шкурить.

С тех пор она шкурила Котелок после каждого кутежа, не обращая на него самого никакого внимания: ей было всё равно, по какому котелку елозить.

Однажды Наждачная Шкурка, как обычно, проехалась по его боку – и там образовалась дырка.

– Во-от и дошкурился – весь износился! – испуганно воскликнул Котелок. – А гладили бы меня – я бы ещё покутил!..

Летал по полянке Шмель. Летал и то и дело садился на цветы, чтобы их опылить. Однажды, пролетая мимо роз, он увидел, что одна среди них сильно выделяется: была она на стройном, высоком стебле, в зелёном платьице из листьев, а сверху красовалась красная шапочка из больших бархатных лепестков. И так эта Роза Шмелю понравилась, что он и улетать не хотел – держался неподалёку и время от времени кружился над ней. Роза его заметила, лепестки пошире раскрыла, словно приглашала Шмеля сесть на неё. Но Шмель хотел только любоваться Розой и не желал её не то что опылить, а даже сесть на её лепесток боялся – как бы не помять. А Роза с нетерпением ждала близости с ним, ведь все её подружки уже давно были опылены другими шмелями.

Незаметно пришла осень. Зябко стало всем цветам, Роза тоже от холода стала ёжиться. А Шмель всё летал вокруг и никак не решался опылить свою избранницу, но заметив, что Розе холодно, сказал:

– Потерпи немножко. Я придумаю, как обогреть тебя, – и улетел.

Когда он вернулся, Розы на месте не оказалось. Заволновался Шмель, но цветы его успокоили:

– Её сорвали и в дом унесли.

И полетел Шмель искать свою Розу. Пролетая мимо дома, он увидел её. Роза стояла на окне в хрустальной вазе, вид у неё был свежий, цветущий. А на лепестке у Розы сидел комарик – видно, намеревался её опылить. Понял Шмель, что опоздал, и вздохнул:

– Вот с этого мне и надо было начинать. Эта Роза такая же, как и все мои остальные цветочки, и нельзя было надеяться на её исключительную верность!

Жил в одном городе музыкант – Контрабасист. Работал он в оркестре много лет. Играл хорошо, работу свою любил и горевал только оттого, что не дают ему сыграть даже самую маленькую сольную партию… Скрипка солирует, Виолончель солирует, а он нет… хотя его смычок извлекает из инструмента такой чудесный звук!

Как-то раз оркестр выступал в большом концертном зале. И снова с грустью видел Контрабасист, что слушатели не обращают на него никакого внимания, смотрят только на дирижёра. Но вдруг заметил, каждый раз, когда его смычок касался струн, красивая хрустальная люстра на потолке начинала дрожать – будто танцевала. И сверкала при этом, и переливалась разными цветами и, казалось, хотела этим сказать музыканту: «Молодец!»