Шмиэл Сандлер - Туркменский парадокс

«Ах! Как игру судьбы постичь?

Людей с душой – гонительница, бич!»

Именно Александр Андреевич Чацкий был в понимании Клавы жертвой случая и обстоятельств.

– Его историческая роль в комедии скучна и прозаична, – утверждала она. – Ну потерял чувак предмет юношеского увлечения – велика ли потеря? Зато попал в школьную программу и вдоволь поиздевался над нравами высшего общества.

Сам же Александр Сергеевич Грибоедов, по авторитетному мнению Клавы, поплатился жизнью и карьерой аккурат в результате бессмысленной и вздорной зловредности судьбы.

Грибоедов, гениальный русский поэт и блистательный дипломат, в свои прекрасные тридцать пять взял в жены пятнадцатилетнюю грузинскую княжну Нину Чавчавадзе.

Интересна история знакомства поэта с будущей супругой. Будучи на короткой ноге с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе, Грибоедов подвизался давать уроки музыки юной Ниночке Александровне. История умалчивает, как долго музицировал автор «Горя от ума» со своей подопечной, кроме того обстоятельства, что в промежутках между вальсами ми минор и ля-бемоль мажор собственного сочинения он совершенно очаровал девочку, после чего сделал ей предложение. Спустя несколько месяцев счастливого брака Грибоедов, пребывая с дипломатической миссией в Персии, был растерзан религиозными фанатиками в Тегеране.

Оставим в стороне педофильские соображения Скота, но заметим вскользь, что знаменитые военачальники и литературные гении были далеки от пуританской морали и вовсе не чурались юных прелестей. Милейший Федор Михайлович Достоевский был замечен за клубничкой. Льюис Кэрролл, автор повести о приключениях Алисы, любил делать развратные снимки маленьких девочек. Тончайший эстет Набоков грезил о нимфетке, кувыркающейся в постели с преподавателем французской литературы.

В своей классической серии «Этюды сексуальной психологии» Генри Хэвлок Эллис, британский врач, стоявший у истоков сексологии, пишет: «Педофилия, то есть влечение к малолетним девочкам, встречается либо у сверхутонченных интеллектуалов, либо у психически больных людей». Набоков объединил в себе и своем герое Гумберте обе эти категории.

Зададимся вопросом: кто же был повинен в трагедии четы Грибоедовых – судьба или случай?

Тетя Клава по первости воздерживалась от ответа на этот вопрос, но публика в лице Скота и многочисленных клиентов настаивала, и ей пришлось озвучить эпитафию на надгробии русского дипломата, оставленную его опечаленной вдовой: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»

– В этом риторическом вопросе юной девы, – утверждала Клава, – и проявляется зловредность судьбы русского поэта.

И все же тетя Клава не была столь категорична в вопросах судьбы как совокупности всех событий, которые якобы предопределены. Напротив, она всячески уверяла всех своих поклонников, что постичь или предугадать судьбу вполне возможно, если точно определить суть и категорию, к которой она относится.

– В русской народной традиции судьба, – утверждала Клава, – представлена в следующих трех ипостасях: индейка, злодейка, копейка .

Сам туркменбаши пытался определить, к какой категории относится его судьба, но, когда выяснилось, что ему досталась «копейка», отказался от услуг Клавы.

После первого стакана водки тетя Клава обыкновенно предрекала клиенту беду в индивидуальном порядке, после второго ее пророчество возрастало до масштабов социальных катаклизмов, не предусмотренных классиками марксизма-ленинизма.

Но бывало и так, что, опрокинув в себя стакан мутного первача, Клавдия впадала в непонятный транс и несла сугубую ересь в недопустимом троцкистском духе:

– Может быть, – глухо вещала она бойким голосом Льва Давидовича, – самое худшее в реакционной эпохе – это то, что в общественном сознании она насаждает царство глупости.

– Что ты имеешь в виду, бабушка? – обычно спрашивал колдунью какой-нибудь местный аналитик-туркмен.

– Воцаряется единомыслие без мысли, – угрюмо отвечала тетка, и туркмен, почесывая буйную черную бороду, умолкал, потрясенный глубиной суждений автора перманентной революции.

Но чаще всего предсказания безумной соседки сбывались, и в Туркмении к ней относились как к божьему человеку, несущему святую истину в массы.

В воскресные дни к дому пророчицы съезжался народ со всей республики. Желающих узнать свою судьбу было так много, что милиция выставляла конные наряды на подступах к площади Сапармурата Ниязова, а рядом с домом Клавдии дежурили армейские патрули и бронетехника.