Евгений Шестаков - Хультура речи

— Щас мы им, неумехам, покажем! — сказал козлоногий Фуэнтес и заплясал плешивым павлином вокруг кресла.

А коротышка Папилья молча обнял сухорукого Адольфо, и они плавно пошли на цыпочках из угла, где Папилья высоко подпрыгивал, в угол, где Адольфо падал на одно колено, и обратно под аккомпанемент ширинки старого Маркоса, который расстегивал и застегивал ее со скоростью, напугавшей даже бывалую Кончиту Эскобар. Пожилая Кончита Эскобар исходила потом от прекрасной прически вверху до ее жалкого подобия внизу. Зато румяный Гальего, сто сорок два килограмма милостью Божьей, не вынимая изо рта копченого гуся, поднял ногу и в нужном по смыслу месте порадовал товарищей, издав кишечником рев такой силы, что стоявшие у окна полицейские побежали за капитаном.

А времени было уже двенадцать, и под дальним столиком забился в истерике плюгавый Диас, которого издревле поражала способность стрелок становиться в такое положение. Послушав его, в пятый раз упал замертво легко ранимый Маноло, чьи желтые пятки над опрокинутым стулом так насмешили несерьезную Фелицию, что она родила в колпак повару, застыдилась и пустилась наутек, забыв дать ребенку образование. Капитан Гарсия, спешиваясь на пороге, ударился подбородком о выступ лошади, промолчал весь вечер, весь следующий месяц и зашелся криком только в День Благодарения. Лошадь, которую весь город помнил еще девчонкой, неловко попятилась и села прямо в торт на девяносто две зажженные свечи, задуть которые предстояло почтенному Фернандо. Ничуть не огорчившись, старый Фернандо, тем не менее, задал лошади такую трепку, что та заверещала, как младенец в руках умелой мачехи.

А с лестницы, постреливая на ходу поясницей, уже спускался знаменитый Гортензио со своей знаменитой тростью, продетой сквозь оба уха. Его подруга, щербато улыбаясь присутствующим, делала ему на ходу питательную клизму, без которой великий учитель слишком быстро уставал и терял нить беседы. Все закричали и зааплодировали. Но вечер выдался поистине чудесным, и навстречу Гортензио поднялся из своего угла не замеченный никем в полутьме великолепный Алонсо. Воздев шестипалые руки к учителю и изысканно помахивая зеленым на этот раз хвостом, он сделал полшага, насколько позволяли ему носки туфель, самых длинных и известных даже в Бургундии, где так трудно удивить людей размерами.

— Это праздник! — прошептал седовласый Кристобаль, вытирая бородой вспотевшие от умиления ноги.

— Это праздник! — тихо повторили за ним остальные и перекрестились на заглянувшего в окно префекта.

Да, это был действительно праздник!

Над седой равниной моря ветер тучи собирает.

А потом их разбирает. Чтоб затем опять собрать.

По седой равнине моря мчится к гибели «Титаник»,

Многовесельный КОРАБЛЬ корабль с парусами и трубой.

Пассажиров в нем две тыщи. И три тыщи кочегаров.

Они мечут в топку уголь, доски, стулья и тряпье,

Они дуют в парусину и гребут в четыре смены,

Чтобы их корабль мчался всех быстрее на Земле.

Вдоль седой равнины моря зайчик прыгает зеркальный.

То Ди Каприо прелестный смотрит на себя в трюмо.

У него большие планы. У него сегодня встреча.

У него любовь до гроба. На котором и плывет.

От седой равнины моря к облакам баклан взмывает

И туда-сюда летает, брючной молнии подобный.

Им любуются матросы, боцман, лоцман, кок и мичман,

Капитан и рулевые. И никто не смотрит в даль.

Под седой равниной моря айсберг прячется огромный,

Тихо плавает в надежде, что наткнется кто-нибудь.

Он старается не таять, чтобы быть потяжелее.

Он привык одним ударом все, что плавает, топить.

Для седой равнины моря нету в принципе различий,

Что там весь корабль утонет, что Ди Каприо один.

По-иному мыслят рыбы, они держатся поближе,

Белый айсберг — их союзник, их кормилец и отец.

На седой равнине моря дело близится к развязке.

— Титры! Скоро будут титры! — чайки быстрые кричат.

В общем, сам конец трагичен. Бум — и все. Буль-буль — и точка.

Я вообще не понимаю, на хер строят корабли...

Если небо принадлежит Богу, то остальные все идут на хер — и самолеты, и птицы, и мухи, и даже Карлсон. Ибо там, где пасется Господь, нет места никому из наземных.

Господь летает сам по себе, отнюдь не в силу каких-то причин, и вы, дерзкие, ищущие Его в телескоп и замеряющие Его скорость — не истина звонкая вам в башку, а хер огромный во вся спина, и несите вместо креста, и скажу одно: хер донесете. Но и хер сбросите.