Сергей Чугунов - Дар случайный. Поэтические произведения разных лет

Я долго ответ её странный вынашивал,
рос и смеялся, взрослел и грустил…

И только недавно я понял, что самое страшное —
когда умирают другие,
а ты их не можешь спасти…

Мне двадцать три – немного и немало.
Мне двадцать три – невнятный взмах руки.

– Ты повзрослел… – мне проронила мама. —
Ты изменился, стал совсем другим.
Так и со мной – об этом вспомнить страшно;
увы, мне выпало такое не одной…
Была девчонкой – радостною и страстной,
а стала женщиной – печальной и больной.

Война!
Одним движеньем отчеркнула детство
чертою непреступного огня…

– Я постарею, мама?
– Никуда не деться….
Но легче, да и медленней меня.

– Так что же, потускнеют мира краски?
Устанет жизнь играться в цирк?
– Ты просто перестанешь верить в сказки —
у сказок всех счастливые концы…
– Мне двадцать три… Ещё или уже?
– Не торопись, и время не кори!

Но взмах руки – вполне понятый жест,
как всё же это трудно – двадцать три!

И всего только шаг —
это часто бывает
и с каждым….
Не везёт…
Ну, никак!
Да дело не в этом даже…
Жить!
Жить, по-глупому, хочется…
Но если не я —
то погибнут десятки других!
Как же можно
так запросто бросить всё?
И шагнуть в объятья свинцовой пурги…

Сыплет сверху,
то ли снег,
то ли крупа —
светится!

Ты не верь —
то не смерть!
Я пропал
без вести…

Пулемёт
плюётся расплавленными комочками свинца;
взвод лежит:
то ли в грязи, то ли в дерьме…
«Вперёд!» —
поминая то ли матушку, то ли отца,
вот, грозит
лейтенант мне.
Жить, просто жить,
безумно хочется,
но если не я – сотни невинных, других…
Надо спешить,
жизнь скоро кончится
в жарких объятьях свинцовой пурги.
Сыпет сверху,
то ли снег,
то ли крупа,
светится…
Слышь, не верь,
то не смерть,
я пропал…
БЕЗ ВЕСТИ!

Боже, как скоро,
как, всё-таки скоро —
(бесспорно?!)
стало минувшим
влекущее
наше грядущее…

Как быстро завяли, засохли
розы, недавно цветущие…
…и запахи стёрлись,
и краски поблёкли…

Мыслил когда-то и верил:
вот-вот подрасту,
(идиот)
повзрослею…
Горы сверну…
О-го-го!
Какие итоги?
Штандарт на флагштоке
полощется гордо
и высоко?!
Да нет ничего…

Закат на востоке —
что с того?
(шутовство)
Подрос —
не вопрос!
Повзрослел?
Я шалею,
а, может быть, даже жалею…
Ну, вырос и вырос…
И что же?
Циклопище с этакой
взрослой
и глупою рожей…
небритый малец,
зрелый шкет,
здоровенный дурак…
(мрак!)
Что проку, что руки стали покрепче?
Что толку, что мысли стали зубастее?
(интрижка?!)
Ведь, в целом всё тот же
мечтатель-мальчишка?
Да даже не тот – безопаснее!
Жизнь обломала? Иль сам обломался?
Как-то махнул на все планы рукой…
(пора на покой)
Боже, как скоро
(тронуться впору)
сгущаются сумерки за обмелевшей рекой…

Довольно!
Нет боле:
ни боли,
ни страха…
Внемлите!
Я исповедуюсь перед всеми:
Я – негодяй, по коему плачется плаха;
Я – убийца, умерщвляющий Время.

Сколь угробил невинных я дней,
сколько часов уморил в одночасье…
Презрите меня – я не стану несчастней.
Казните меня – мне не станет больней.

Виноваты другие… Но более сам.
Не к чему головою о стенку биться.
Повесьте меня на самых высоких часах,
на позор таким же времяубийцам.

Я родился лысым, беспомощным,
воплощений вчерашних не помнящим.
Музыкально ревел, заразительно —
и прозвали меня Композитором.
Не кричал-вопил, как бездарные,
а сопел и пел только арии…
Пел одно и то ж цельный год на бис, а
«Лебединое озеро» под себя напúсал.

Мчались годы, будто стёганы плёточкой.
Стали кликать-звать меня лётчиком.
О заборы рвал штаны-курточки —
знаменитым стал, точно Уточкин.
Я летел к друзьям – ветру не догнать,
еле полз домой тропкой тыльною…
У ворот ждала хлебом-солью мать,
награждал отец подзатыльником.