Вячеслав Злобин-Алтайский - Провинциальная богема. Сборник прозы

Так я не с ним, а со Старцевым в душе и осталась до сей поры… Все же как ни крути, а первая любовь вечная…

Руки ее загорелые, в кистях шершавые лежали на столе, а меж ними стояли два граненых стакана из-под чая и блюдечко с булочкой и крендельком. Я накрыл эти родные руки ладонями и при последних словах бабушки стал оглаживать их, согревая своим теплом. Никогда не видел в глазах бабы Фаи слез. И сейчас их не было. Только увидел я в них глубокую тоску и печаль.

Зимняя спячка заканчивалась. С крыш зазвенела капель. Весеннее солнце, заиграв, отражалось в глянцевых волнах журчащих ручейков и вспыхивало ослепительными бликами, словно фееричное мерцание праздничных огней. Воздух наполнялся испарениями, становилось тепло и весело после тягот зимнего времени. Жизнь пробуждалась, и казалось, весь живой мир приходил в движение.

К оттаивающему мусору фекальных стоков, что находился в отдаленном углу территории насосной станции, подошел огромный черный кобель.

Крупная беспородная овчарка с мутными, мрачными глазами приблизилась к куче волглого, преющего мусора и беспристрастно, машинально задвигала челюстями. Она ловила обвислыми губами и истертыми почерневшими клыками куски полусъедобных отходов. Кобель доживал свой четырнадцатый старческий год. Его дряхлеющее существо приносило с собой не оживающую радость весны, а унылую, скорбную призрачность ночи. Хозяин у него был, но старость убога, и тот с раздражением ожидал, когда же собака подохнет. Привечал и кормил ее мало. Добавку к еде пес искал здесь, где можно набить себе брюхо хоть чем-то.

Работники станции прозвали его Шерханом.

Склонившись над отходами и перемалывая их слабеющей челюстью, он с пустым равнодушием смотрел на людей, которые ходили по территории. Они ловили его сумрачный взгляд и с надменным видом морщились и презрительно отворачивались. Он понимал, что унизительно и больно питаться всякой падалью, но он не человек и даже не волк, который может добыть себе кусок кости со свежим мясом.

Он просто собака – а жить хочется!

Мужик в потрепанной, застиранной робе взял палку и бросил в кобеля с криком:

– Пошел, сволочь вонючая!

Шерхан прекратил жевать, взглянул внимательно на буйного мужика и понял – надо уходить. Он чувствовал, что его эти люди опасаются, и тем не менее неуклюже развернулся и пошел прочь – на выход к воротам.

Шерхан ненавидел этих людей за то, что им не дано понять, почему ему хочется кушать, что у него нет места, где можно спрятаться от дождя и мороза. Он безнадежно скитался по разным углам, лишь изредка прибиваясь ко двору своего хозяина-алкаша.

Он никогда не убегал, когда его гнали, а с достоинством и гордостью покидал людей, оставляя их в своей пустой ярости и жестокости. Шерхан имел отличительную черту своего облика: передние лапы были значительнее короче задних. Его воспринимали как уродца, как оскорбительный плевок природы. Однако же, когда его прогоняли, вид он приобретал от степенности гордый, от низко приспущенной головы – злобный. Он, не меняя размеренного шага, сверкал предупреждающим взглядом, задирал нос к горизонту и нес в себе какую-то дерзкую безутешную обиду. А обыденная поступь его выражала скорбь, муку и страдание.

Как-то Шерхан пришел не один. Он, как всегда, степенно волочил свое грузное тело, которое тяжело и монотонно раскачивалось. Позади него легко и шустро семенил лапками черненький смешной кобелек. Это был забавный щенок, месяца три от роду. Куцый хвостик играл в ритме сумасшедшего танца, а взъерошенная щетинка волос на хребте стояла неизменно горбиком. Несмотря на младенческий возраст, эта потешная собачонка с мордочкой суслика уже испытала с лихвой все прелести собачьего бесправия и унижения. Возможно, Шерхан из симпатии или жалости взял с собой этого маленького постреленка, возможно, какие-то дворовые связи объединяли их, но обе были беспородные и разные. Необычный вид имел щенок: длинные лапки, короткое, как бы обрубленное вместе с хвостом, тельце, подвижные, наполненные страхом глазки и острые беличьи ушки. В его повадках просматривался какой-то неугомонный норов дикого зверька. Люди назвали его Чернышом, а потом приклеили вывеску «хмыренок».

Когда ему исполнился месяц, он был отстранен от материнского тепла и отправился искать свое счастье по улицам и чужим дворам. Его поймали мальчики и долго выкручивали голову, лапы, хвост. Он визжал во всю щенячью мощь и пытался укусить игольчатыми зубками за пальцы и ладони таких же несмышленышей, как он. Одному мальчику он прокусил палец, и у того брызнула жидкая алая струйка крови.