Наталия Осташева - Но свет в домиках горит

Это я́ потом раскладывала всех своих медвежат на полу и пересчитывала им лапы. Это моя огромная детская слеза пробегала по трибуне. Это я подсказывала Льву Лещенко слова, чтобы он обманывал друзей нежностью в сердце. Я знала, что не будет никаких новых встреч.

Это был мой вертолёт.

– А хотите, – сказал он, – я познакомлюсь с девушкой в костю-ме смартфона? Она ходит туда-сюда у нашей станции и раздает цветные флажки.

И познакомился.

Они гуляли целый вечер и половину ночи, ходили на танцплощадки, выставки поделок из глины, в аквариум с морскими ежами, на улицу с газовыми фонарями, лепили снежных баб, заматывали клюшки цветными изолентами, сплющивали монетки на рельсах, перебегали дорогу в неположенных местах, сидели на крылечке магазина кожзама, называли мультгероев на скорость и плевали с моста, нюхали карри на заднем дворе индийского ресторана, покормили трех собак и научили орлёнка летать, рассказывали прохожим анекдоты, кричали, хохотали, пели, плакали, догоняли, вскакивали, играли в «бояр» и «вышибалы»… Господи, да он никогда не был так счастлив!

И когда ушла последняя электричка, кончились деньги, шутки и еда, он пригласил её к себе.

– Ну, снимай уже свой костюм смартфона, – улыбнулся он и протянул плечики.

– Это не костюм, – сказала она и заплакала.

Вы не знаете, как «вертолетики» ясеня падают откуда-то сверху мимо одиннадцатого этажа? Бывает, сформулируешь такой вопрос мирозданию, и сразу в сторону двенадцатого вылетает идеальный кленовый лист. А через пару минут еще один, а потом еще, а потом целые ветки, вязанки хвороста, юные деревья, посаженные этой весной; вековые дубы, гаражи, пятиэтажки, дома П-3М, П-44Т, две школы, футбольные ворота и здание районной управы. Организованным клином с красным мазерати во главе поднимаются машины и парочка электросамокатов, потом высоту набирают маленькие горки, турники, беседки с детских площадок, подъемный кран с балочной стрелой, двенадцать урн и мачтовая вышка. А после, буквально через сорок три минуты, в окне появляется безупречная линия горизонта, перед которой где-то очень далеко проступает океан.

Всегда хотела дом с окнами на воду.

И когда утром, не рано и не поздно, я шла по щедро протоптанной в новом снегу тропинке – уже пустой до следующего потока, но с белыми высокими берегами, – на противоположном конце появилась одинокая старушка. Ни одного человека не было вокруг: дети еще не высыпали на прогулку с новыми лопатками, бегуны и собачники отдыхали после утренней пробежки, парни в оранжевых жилетах грели где-то уши в шапочках-петушках. И только старушка шла мне навстречу по узкой тропинке, срезающей путь к метро.

Расстояние стремительно сокращалось, моя скорость была в два раза больше, и я думала только о том, что быстрым шагом дойду за четыре с половиной минуты против шести – обычным. Особенно – когда холодно.

Почти поравнявшись со мной, старушка неожиданно остановилась и протянула сложенный вчетверо листок. «Прочитай, деточка, – сказала она, – потом прочитай». И я, не сбавляя шага, ответила: «Спасибо, прочитаю».

Почти у метро я оглянулась: тропинка была пуста, только у самого большого сугроба стояла потерявшаяся во времени «паутинка» с площадки моего детства.

На крыше ближайшей пятиэтажки появились ребята в оранжевых жилетах и начали сбрасывать снег. В одном из окон залаяла собака. Из подъезда выбежал мальчик лет трёх, сгреб голыми руками снежок с капота простоявшей всю ночь машины, подбросил вверх и с восторгом прокричал: «Бабушка! Бабушка! Он липлый… Липлый!»

Но никакой бабушки не было.

Ласточка-обжора летала очень низко, просто потому что выше не могла. Люди верили в дождь и каждый раз удивленно смотрели на небо, на ласточку, на небо и снова на ласточку. Ласточка-обжора старалась выбирать пустые дороги и быть незаметной, но бывали дни, когда не хватало сил на шестикилометровые крюки, и тогда она, тараня икры горожан, пробиралась коротким путем к заброшенному кинотеатру, где в полутора метрах от пола в перископе автомата «Морской бой» было ее мягкое ленивое гнездо. Из последних сил карабкалась она туда и засыпала, как мертвая.

Тетя Нина, которая убиралась в кинотеатре с 1974-го года и которой забыли сказать в 1992-м, что объект заброшен и не откроется уже никогда, приходила каждое утро, тщательно мыла полы, протирала пыль с винтовок «Снайпера», стекло автомата-вруна, скребущего щупальцами дно; видоискатель «Морского боя». И всякий раз удивлялась, находя на полу мертвую птицу. Она выносила ее на улицу, и, ковырнув шваброй клумбу, клала ласточку в углубление, слегка присыпая землей.