Александр Староторжский - Дар великого человека. Короткие рассказы и пьесы-комедии

На следующий день, ужасно помешав мне, заявился наш с Ларисой приятель. Гришка Т., огромный, толстый, неповоротливый парень, рано облысевший, и красивший свою шикарную, волнистую, густую русую бороду в ярко-зелёный цвет. Почему он это делал? Всё просто. Потому, что он был режиссёром передовых взглядов… Он молился Перуну, Илье Пророку, и Даждьбогу. Всё остальное в религиозной теме он считал несерьёзным, рутинным… Гришка принёс вино, сам его с удовольствием выпил, час (соло) излагал свои «эксклюзивные» взгляды на театр, от которых у меня слегка улучшилось настроение (глупости смешные говорил), и, сопя и матерясь, уехал на какое-то театральное сборище. Слушать новую пьесу.

«Говорят, гений будет читать! Это хорошо! Люблю потрошить гениев!» – хрипло басил Гришка, тяжело спускаясь по лестнице, и сотрясаясь от радостного смеха всеми своими телесными складками.

Ох! Ушёл! Я опять взялся за молитвенник. Я был счастлив. Но недолго. Приехала приятельница Ларисы, актриса Любочка Ш. Приехала будто-бы варить борщ. Она, конечно, стала его варить, но на самом деле, ей хотелось сотый раз рассказать мне, что она родилась страшно умной, и быстро поняла, кому надо «давать», а кому не имеет смысла. «Это в нашей профессии главное, а вовсе не талант, как болтают всякие дураки и дуры!» – помешивая борщ, сказала Любочка. Говорила она на эту тему часа два. Я молчал. Я берёг остатки своих сил. Да и вообще, мысли Любочки меня мало интересовали. Поняв, что разговорить меня не удастся, Любочка очень неплохо прочитала мне стихотворение Пушкина, и уехала кого-то очаровывать. Ура! Я свободен! Следующий день я молился с 9 утра и до двух ночи. Никто не мешал. В три я уснул. А в пять утра кто-то позвонил в дверь. Мне захотелось убить «этих хамов». Яростно стуча костылями, я вылез в прихожую, и злобно крикнул: «Кто там?!» Тихий, нежный голос ответил: «Это я!» …Лариса!!! Приехала!!! Я посмотрел в глазок. Лариса! Румяная, с облупленным носом! Лариса! Приехала раньше! Я открыл дверь. Мне казалось, что я сошёл с ума от радости. Я прыгал на костылях вокруг неё и не понимал что говорю.

Мы пошли на кухню. Говорить! Мы будем говорить! Как всегда! Долго и весело! Лариса торжественно достала из рюкзака бутылку фанагорийского вина, и стала рассказывать. Вино было хорошее. Рассказ интересный. Я выпил в общей сложности три бутылки, послав к чёрту предостережения врачей, и уснул спокойным, счастливым сном.

Через месяц мы получили бандероль из театра. Я понял, что там была афиша. Я извлёк её из конверта и развернул. Золотая маска египетского фараона смотрела на меня. Я повесит её на самое лучшее, видное место, и через каждые 10—15 минут приходил смотреть на неё. И так в течении всего дня.

Пьеса наша, поставленная этим театром, (чуть нас не убившем) называлась «Фараон Кузя» (я уже сообщал название, но не лишне его напомнить. У кого оно удержится в голове? Кому это нужно?) Зрители не знали, что за маской фараона скрывается наш кот Кузя. Толстый обжора и врун. Секрет этот открывался во время спектакля, который шёл в театре много лет, и говорят успешно. Всякий раз, когда я смотрю на эту удивительно красивую золотую маску, я думаю, что заслужил её в честной борьбе.

И ЖЮРИ У МЕНЯ БЫЛО ОСОБЕННОЕ, АБСОЛЮТНО БЕЗУПРЕЧНОЕ, НЕ ОШИБАЮЩЕЕСЯ НИКОГДА.

Я ехал в поликлинику без обычной тоски и отвращения. Приятель позвонил мне и сказал, что в магазине, недалеко от поликлиники, появилось итальянское, полусладкое вино, которое я ещё не пробовал… Приятель мой жил этажом выше магазина и каждый день ходил в него… Покупал всегда одно и то же: водку, халву, отталкивающего вида зельц, и чёрный хлеб, самый дешёвый, кирпичом… Ещё покупал один мандарин… «Витамины должны быть» – говорил Никита…

Почему мой приятель, русский поэт, так странно питался, объяснять, вроде бы, не нужно… Хотя, можно и попытаться: просто затюканному народу не нужны поэты… Не интересны… Без них тошно…

…Но, слава Богу, хоть на такую еду деньги поэту как-то перепадали… Да и то, Никита зарабатывал их физическим трудом… О литературном заработке речь вообще не шла… На лбу горело тавро – не нужен!

Иногда мы вместе выпивали… Я, как паршивый диабетик, немножко… Никита – сколько хотел… Могучий человек, Никита, мог себя не ограничивать…

…Тем для разговора было мало, всего две, но самые болезненные: конечно, обсуждались изнурительные тяготы нашей литературной жизни, и отчаянные, беспомощные судороги нашего государства, застрявшего в одном из самых нечистых оврагов истории…