Алексей Жирафов - Шёл один крючок…

– Чтобы ты знал – я известный поэт, есть разные премии и звания…

– А звания «говнюка» нет на подушке?

– На какой подушке, алкаш?

– Которую понесут за тобой, великим и известным…

– Опять ты…

– Всё, вернемся…

Авгурия проснулась, чмокнула и снова заснула, ох, это классика.

– Старик, ты пишешь всю жизнь, известный поэт, а чувство удовлетворения наступило?

– Ну…

– …Или мы тут все уже импотенты, в широком смысле этого слова?

– Что ты всё хамишь?

– Хорошо, я – импотент, а ты – девственница, у тебя все изнасилования и творческие подъёмы – впереди.

– Что тебя так волнует эта тема?

– Тема творчества?..

Опять пьют, задумались, Жирафов думает о женщинах, Друкпер – о чём, мы не знаем; следует признать, что Жирафов затронул острую проблему – нужно ли писать (некоторые говорят – творить) дальше, если как мужчина ты уже не нужен бабам. На этом сломались многие – Шекспир и старина Хэм, Вальтер Скотт и Л.Н. Толстой (с.р.л.), например. Да… нужно выпить…

Долгая пауза.

– Ты, наверное, слышал о том, что в Германии собираются переиздать «Майн Кампф»?

– Гитлера?

– Да, написано Гитлером.

– Надеюсь, что новое издание будет без картинок. (Пауза) Чтобы не привлекать неграмотных. Шучу. Не удивлюсь, если спустя какое-то время этот опус издадут в виде комикса или мультика.

– Тебе не кажется всё это странным.

– Кажется, и уже давно. Но я верю в будущее

– И?..

– Всех рассудит, покарает Господь Бог. И вашим Гитлером будут разжигать костры, чтобы согреться.

– Какое же место займет твоя книга?

– Достойное. На ней будут сидеть, чтобы не было простатита и геморроя.

– И для книги ты считаешь это достижением?

– Мы говорим о далеком будущем, где и критики, вроде тебя, тоже будут нуждаться в тепле. Книги живут вместе с людьми, и последние не все – хорошие персонажи.

– Да, я понял, что литературные критики – не самая лучшая часть человечества.

– Если они хвалят, они – хорошие. Если поливают грязью, значит, тяжело больны, гниды и полуфашисты.

– Спасибо за разъяснение. Имей в виду, твоя книженция мне очень нравится.

– Значит, ты – хороший человек.

– Мне остается только поцеловать твою руку.

– На! – протягивает руку.

Друкпер еле стоит на ногах, целует руку, Жирафов обрабатывает место прикосновения антисептиком (виски). Они, в дымину пьяные, целуются взасос, как старые друзья.

Занавес.

Небольшое продолжение, придуманное А. Жирафовым.

– Благодарный читатель ждет от тебя новых творений.

– Они уже идут. Так, скоро выйдет в свет документально-художественная повесть для юношества и зрелости «Четыре сбоку…», посвященная одной тайной миссии в джунглях Индокитая.

– Что-что?

– Теперь пришло время, то есть вышло время секретности, и можно сказать правду. Ох, боюсь, некоторые головы в Генштабе и ЦРУ полетят, Обама может уйти в отставку…

– В нашем Генштабе?

– Не в вашем, а в нашем. И Обама – не наш, а ваш…

– И сколько прошло времени с того момента?..

– Почти полвека, но воспоминания рвутся к людям. Тем более, что миссия тайная только потому, что о ней никто не знал и не догадывался, что она тайная.

– Да, весьма интересно…

Опять занавес.

Возникает Шекспир…

И чуть поодаль – тень отца Гамлета… С книгой в руках… И виски… Люди, любите поэтов в себе, и обрящете…

Некая уховертка поступила на службу в детский сад няней-воспитателем. Дети в этом саду, обливаясь слезами, мечтали поскорее поступить в школу, армию, институт, на работу, стать космонавтами, уйти на пенсию и прочее.

Потом выяснилось, что у няни было тяжелое детство – мама и папа тоже были уховертками. То есть пошла по семейной линии. А что делать детям?

Кобра с нескрываемой неприязнью смотрела на поросшую редкими рыжими волосами белую попу сахиба, что закрывала полнеба. Уже не сдерживаясь, кобра плюнула, попа рухнула, кобра подохла от удушья.

Вот как бывает, детки. Пожертвовав собой, кобра очистила небо Индии от колонизатора, попа же, в свою очередь, избавила окрестности от довольно эгоцентричного, не толерантного и ядовитого существа.

Когда возникает очередь в туалет, больше всего ждет сороконожка. Отгадайте – почему?

Утонченная инфузория-туфелька жила принципиально одна в стоячем водоеме, и ей не с кем было делиться.