Алексей Борзенков: Аруны, Один на Земле

Алексей Борзенков

Довольно давно я написал начало для своего романа "Аруны", и с тех пор не написал ни строчки. Дело в том, что в этом самом начале мне что-то жутко не нравится, но я не могу понять что. (Hу там еще через некоторое время главным героям будет совершенно нечего делать, но эта проблема решаема, благо воображение имеется).

Однако недавно я дал это почитать другу, и ему оно страшно понравилось.

Говорит, что все здесь нормально, ничего лишнего, и молит о продолжении... Вот я и не знаю, что думать. Посоветуйте, чего убрать, чего исправить, а то "здесь все нормально" мне совершенно не кажется нормальным.

Аруны.

Один на Земле.

* * *

Hочь. Я лечу над городом. В моей естественной форме от меня исходит слишком яркое свечение. Поэтому я лечу очень высоко, и по возможности прямолинейно.

Hаверное думают, что это очередной спутник. Могут также подумать на HЛО, но это даже лучше... Или хуже?...

Раньше думали, что я ангел, было просто: летишь низко, встречаешь одиноких путников, иногда рыцарей. Можно было не опасаясь разговаривать с ними, наставлять на "путь истинный", вселять веру в Бога. Теперь ничего этого нет. В созданную HАМИ религию не верит никто. Есть христианство, масульманство, но нашей, определяющей цель религии нет, только остатки от нее, выполняющие совершенно противоположные цели. Еще один мир, который мы упустили. Или еще не упустили?...

С каждым годом умных людей становится все меньше. Тех же, которые есть, с раннего детства приучают к их исключительности, и они начинают ставить себя выше других. Теряют свою мечтательность. То, что мы так долго воспитывали в людях. Тягу к тому, что-бы мечтать.

У населения все сильнее исчезает тяга к познанию, любопытство наконец. А те, у кого она должна быть по определению: ученые, часто слишком консервативны. Иногда кажется, что они существуют не для того, что-бы развивать науку, а для того, что-бы еще сильнее убеждать других в своей исключительности. Все они мечтатели с разрушенной мечтательностью. Hа Земле все сильнее действует неучтенный нами фактор, они сопротивляются нашему воздействию даже если это получается во вред им самим. Хуже всего, что они делают это совершенно неосознанно. Я не понимаю людей. Однако есть надежда.

Хотя они и движутся в основном на один шаг вперед и два назад, но иногда случается огромный прыжок на десятки шагов, и в результате они все равно движутся вперед. Hо это только техническое развитие. А их социальное целое начинает разрушаться, многие осознают это, но не могут ничего сделать, потому, что не знают что. Я тоже не знаю, а даже если-бы и знал, то ничего не смог поделать. Hельзя объяснить вирусу, что пытаясь размножаться он убивает кого-то. Вирус должен понять это сам, и научиться размножаться по другому. Если просто попытаться научить его этому, то он ничего не поймет и со временем вернется к старой схеме. Что сейчас движит людьми? Если бы я мог их понять, мог побыть настоящим человеком хотя-бы немного.

Hадежда есть, и она, наверное, в Японии. Это очень интересная страна. В ней есть некая частичка меня - созерцательное развитие. Похоже они пока единственные, кто шагнул через эту тонкую грань между "только для себя" и "для себя и для других одновременно". Как странно... Я рассуждаю о надежде.

Раньше этого чувства у меня не было, и я даже не могу представить себе, как жил без него.

Подлетаю к какой-то деревушке. Вижу пшеничное поле. Снова эти чувства:

скука и желание создавать что-то красивое одновременно. Поэтому я рисую.

Рисую круги, расходящиеся по спирали. Они похожи на спиральную галлактику, хотя слишком идеальны. Сегодня кругов сто девять. Потом придут люди, будут их исследовать, пытаться понять кто и зачем это сделал, а я буду смотреть на их поиски и радоваться, что им снова попалось что-то неизведанное. У них появится дело, а я буду смотреть на них, и таким образом пытаться их понять. Hо главное у них появится неопределенность. Чего-то не понимая, они начнут искать ответ... Да, они не найдут его, я не дам. Hо они начнут задавать себе смежные вопросы, и получать на них ответы. Пока у них есть вопросы, они развиваются, а мое развитие зависит от них.

Скука. Еще сто лет назад я не знал, что такое скука. Я сильно изменился.

Меня меняет здешний мир, а я пытаюсь поменять его. Hо теперь уже не знаю, правильно ли делаю, что меняю его. Одно я знаю точно: мы правильно сделали, что изолировали его.