Сергей Аванесян - Лучше, чем Чинаски

Я сажусь обратно в свое кресло на балконе и изучаю спящий исторический центр, освобожденный от силуэтов типовых кирпичных и панельных коробок эпохи расцвета коммунизма.

Упоминание коммунизма наводит меня на мысль, что я пытался что-то сказать ранее в моем монологе.

Ах да! Мне повезло: я родился в 1989 году и рос в эпоху, детей которой социологи, поэты и журналисты называли потерянным поколением. Только мы не терялись – на нас все тупо забили. Взросление в качестве не культивированного социумом сорняка – это самый большой подарок, который я получил в жизни. Обстоятельства неконтролируемого созревания моего мозга в окружении бедности, грязи и упадка российской провинции позволили мне сформировать мое уникальное мировоззрение; они дали мне возможность понять, что все идеологии – это мусор; они научили меня не доверять никому; они позволили мне стать тем, кем я стал; и в итоге привели меня к знакомству с Ней.

Я чувствую тупую боль в моем животе. Там, где когда-то порхали бабочки. Сейчас же их забальзамированные в алкоголе трупы царапают своими крыльями стенки моего сердца.

Я бы заплакал, но все слезы давно выплаканы.

Ком подступает к горлу и продолжает напирать.

Я подбегаю к краю балкона, и меня тошнит. Благо я живу на втором этаже, и на улице безлюдно. Интересно, дворник, убирающий под моим окном, уже сложил два плюс два: следы свежей блевоты на асфальте и я, покупающий ему кофе каждый раз, как я вижу его?

Я сажусь на холодный пол. Мне легче. Интересно, как долго еще протянет моя печень?

Мне хочется пожалеть себя, но я знаю, что жалость – это удел слабых. Мне хочется напиться до смерти, как один из этих ничтожных американских писателей, и наслаждаться своей ничтожностью, подыхая на полу в метре от спасительного телефона. Но я не могу. Потому, что я обещал Ей быть сильным, обещал радоваться жизни и дышать полной грудью. Поэтому я поднимаюсь с холодного пола и вдыхаю относительно свежий городской воздух.

Краем глаза я вижу неоновую вывеску «макдака» рядом со станцией метро. Очень хочется есть. Очень хочется жить.

Я иду в ванную, быстро чищу зубы и направляюсь к символу доминирования примитивной американской культуры над более развитыми цивилизациями. Это все ради Нее. Мужчина, даже такой ничтожный, как я, должен держать свое слово.

– Если бы дети в утробе своих матерей знали, что их жизнь будет состоять из бесконечных счетов, скучных семейных вечеров, ненавистной работы, которая нужна для оплаты этих счетов и уважения гостей тех вечеров, и ничего более, то многие бы решали не рождаться, – я перекрикиваю громкую музыку и голоса в баре. Напротив меня мой лучший друг – Майкл. Кто может быть лучшим другом русского экспанта в Праге? Конечно, американец из Техаса. Между ним и мной всего три общие черты – ненависть к своей работе, любовь к алкоголю и последующие за ней философские беседы.

Если бы мы жили в семидесятые, то мы вполне могли бы стать героями хорошего кино. Но так как в две тысячи десятых алкоголики и распиздяи больше не лирические герои, а хорошее кино никто не снимает, нам суждено остаться никем.

– А почему, ты думаешь, младенцы плачут после рождения? Они понимают, что их наебали, – заключает Майкл.

– Моя мама говорит, что я улыбался, когда родился.

– Значит, ты был долбоебом уже при рождении.

– За это стоит выпить.

Мы чокаемся нашими пивными кружками.

– Извините, – я слышу голос с ирландским акцентом, обращающийся к нам. Что мне очень нравится в этом городе, так это его многонациональность. Я больше чем уверен, что коренные жители ненавидят нас, и их сложно в этом винить.

Я оборачиваюсь и вижу высокого рыжеволосого парня, пьяного вдрызг.

– Да? – Майкл смотрит на него.

– Могу ли я потревожить ваш покой этой замечательной ночью? – еле выговаривает он.

– Ночь действительно замечательная, – соглашаюсь я.

Ирландец шатается в ожидании нашего позволения быть потревоженными.

– Что вас интересует? – спрашивает Майкл, которому ситуация доставляет так же, как мне.

– А вы случаем не немцы?

– Нет, я – американец, а эта пьяная рожа – русский.

– Я благодарю вас, господа, за ваш ответ. Могу ли я набраться наглости и продолжить наш разговор?

– Без сомнения, – Майкл копирует его стиль общения.

– А вы не знаете, есть ли в этом великолепном заведении немец?

– К моему глубочайшему сожалению, я не смогу предоставить исчерпывающий ответ на ваш вопрос. Но позвольте мне тоже задать вопрос вам?