Сергей Самсошко: Теория кота Бублика

Да, и сама жизнь, она гораздо важнее, чем размышления о ней.

Раньше, я думал, что многое понимаю о любви. Но, по факту, оказалось, что я совсем ничего не понимаю, не вижу, не чувствую. Понятие любви, для меня, оказалось глухой абстракцией.

Вы знаете, жизнь писателя – это очень угрюмая жизнь.

Очень серая и незаметная.

Писатель – это невростеник, который постоянно что-то ищет по шкафам, но ничего не находит.

Часами бродит по магазину и не может выбрать нужный товар.

Просто потому, что уже ничего не хочется.

До глубокой ночи копается в интернете. Читает и смотрит всякую ерунду.

Со страхом ложится спать и с ним же просыпается.

Это существо весьма одинокое, склонное к саморефлексии.

Задумчивое существо.

Писатель не считает себя гением, или вообще, полезным обществу, поскольку всё, что он делает, это работает с текстом в самом широком своём проявлении.

У него нет ни обаяния, ни сексуальности, ни остроумия.

И он нищий.

В двадцать лет я хотел стать психологом, но ничего не вышло.

Получить образование не удалось, хотя я старательно выполнял все задания, бегая после работы, то к репетиторам, то по кабинетам учителей.

Мне всегда хотелось освоить нормальную профессию, но из-за вечного сумбура в голове не мог определиться с чего начать и, чем закончить.

Я почти всегда какой-то сонный и блуждающий.

Мне, наверное, никогда не повезёт жениться, поскольку я ничего не успеваю.

Не успеваю понять, не успеваю сделать, не успеваю подвести итоги.

Меня часто использую в своих целях, и всегда недовольны моим поведением.

Хотя, поведение писателя всегда односложное – он просыпается, садится работать с текстом, теряя чувство времени, постоянно что-то ест, пьёт, и бегает на балкон, чтобы покурить.

Ему, по существу, даже выразить нечего, поскольку он ничего не видит, не слышит, не понимает.

Однако, воображение рисует ему совсем другие обстоятельства.

Писатель – существо беззащитное.

Он не может нормально ответить обидчику, чтобы тот более не пытался.

Приходится, как тут сказать лучше, нести свой крест по дороге судьбы и делать вид, что ничего не замечаешь.

Писатель часто умирает в своих фантазиях.

Затем, заново рождается.

И продолжает это делать на протяжении всего дня.

А дни его скатываются в недели, месяцы и годы.

Он регулярно занимается сексом с любимой женой.

Постоянно признаётся ей в любви.

Опять же в своих фантазиях.

Исключительно на словах.

Когда как на деле у него и жены-то нет – он тупо занимается любовью с самим собой.

И продолжает этим заниматься, поскольку не вправе делать выбор за другого человека.

Он вправе любить, но не вправе прикасаться к любимому человеку, пока на это не даст разрешение, или согласие, или что там ещё другой любимый человек.

Тогда, по всей логике событий, он сможет быть счастлив и терпелив.

А тот другой, наверное, наоборот.

А он никогда не даст своего согласия.

Просто потому, что уязвлённое самолюбие гораздо важнее человеческих чувств и намерений.

Ему ж, наверное, мама не объяснила, как другую девочку найти.

А папа не дал на это своего согласия.

Поэтому, писатель – существо, обречённое на одиночество и вечные скитания.

Конечно, ему многому предстоит научиться, чтобы понять, как строятся семейные отношения. С чего они начинаются (не с простого ли блядства?) и, чем заканчиваются (не просто ли изменой?).

То, что мы пытаемся описать в своих романах, читая Дон Кихот или Фауст, это всего лишь идеал, рисующий некую заманчивую перспективу, которая непостижима, даже самому автору.

Писатель не боится ошибаться. Однако, он очень боится повторять ошибки. И каждый раз замечая, что он повторяет одну и ту же ошибку, он отчётливо понимает, что попал в порочный круг ада.

Бывает, что любое метание выбраться из такого круга ни к чему не приводят.

Терпит, любит, страдает.

Писатель – существо беспомощное.

Показать женскую грудь в начале фильма – всё равно, что купить внимание зрителя на весь оставшийся сеанс.

Раньше фильмы для взрослых показывали в кинотеатрах. С премьерами, с билетами, с большим потоком посетителей. Там показывали почти тоже самое, что и в современных фильмах, только это, представляете, происходило в зале, где много народу.

В Америке их показывали едва ли не с тридцатых, а то и с двадцатых годов прошлого века.