Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

— Ты отлетел от вагона и упал между рельсов. Вагоновожатый не мог сразу остановить трамвай, и трамвай наехал на тебя. Но предохранительная решетка зацепила тебя за воротник шубы. Ты, перебирая руками по дороге, проехал носом по снегу. Твои ноги и спина были под решеткой, но зацепленный воротник не давал тебе уйти дальше под вагон и попасть под колеса. Трамвай толкал и волочил тебя вперед еще метров двадцать. Все прохожие бежали по проспекту вдоль путей и дико кричали. Мы чуть не сошли с ума от ужаса.

И тут наконец сработали тормоза и вагон остановился.

Мы все бросились к тебе. Перепуганный вагоновожатый выскочил из вагона и тоже кинулся к тебе.

Танька Чиркина бросилась бежать в школу, чтобы сообщить Елизавете Петровне. Примчался милиционер.

Тебя окружила толпа людей. Наверно, человек пятьдесят, не меньше. Все кричали: «Жив? Цел? Не задавили?» Ты встал бледнее, чем снег вокруг, и спросил: «Что случилось?»

«Случилось то, что из-за твоей дурости я чуть было не переехал тебя», — сказал вагоновожатый. Он даже заикался от страха.

«Может, что переломано у него», — сказал какой-то дворник.

И тогда все подняли тебя на руки и понесли в аптекарский магазин рядом с булочной Лора…

А дальше я уже помню все сам. Меня положили в задней комнате магазина, между большими брусками голубого с белыми пятнами кухонного мыла Жукова, среди греческих губок и больших флаконов одеколона.

Здесь пахло духами, мылом и еще чем-то лекарственным. Усатый хозяин магазина стоял рядом со мной и спрашивал:

— У тебя болит что-нибудь?

— Нет, — сказал я.

Действительно, у меня ничего не болело. Только кружилась голова и почему-то было какое-то ощущение тошноты. Вся комната была забита людьми. Они все смотрели на меня и качали головами. Здесь же были Навяжский, Данюшевский, Штейдинг и Чиркин, Рабинович и Старицкий.

— Вот к чему приводит хулиганство, — сказал мужчина в бобровой шапке и в золотом пенсне. — Никаких законов для них не существует, они могут на рельсах играть в снежки и в футбол. Это результат воспитания. Что из них вырастет?

И тут пришла Елизавета Петровна. В расстегнутом пальто, без шляпы, розовая от волнения.

— Что с ним? — спросила она.

— Кажется, жив, — ответил я и поднялся со скамейки.

— Где-нибудь болит?

— Нигде, — сказал я. — Только, пожалуйста, не говорите маме и папе.

— Хорошо, — сказала Елизавета Петровна. — Я им ничего не скажу. Не станем их волновать. Это будет святая ложь во имя сохранения их здоровья и спокойствия. А сейчас иди домой, и пусть Штейдинг и Навяжский тебя проводят. Мало ли что. У тебя, наверно, слабость во всем теле. Так будет спокойнее.

И Герман и Шура повели меня домой.

Придя домой, я почувствовал, что у меня болит нога. Но никому ничего не сказал.

Вечером ко мне пришли Бобка, Шурка и Женька.

Я показывал им кино. У меня был детский проекционный аппарат и интересный фильм. Я уже не помню содержание этого фильма, но помню, что он назывался «Калиф на час» и там бегали по экрану какие-то восточные люди, стреляли из ружей разбойники и какой-то дядька в чалме целовал девушку в шароварах.

В фильме были две части, и лежали они в двух круглых жестяных коробках. И когда я, прокрутив первую часть, пошел за второй, которую забыл в шкафу в коридоре, я увидел в столовой папу, — он просматривал журнал «Красная панорама».

— Ты что хромаешь? — спросил он.

— Я, кажется, немного ушиб ногу, — сказал я.

— Да? — сказал отец.

Но я уже бежал к ребятам со второй частью.

Когда сеанс окончился и ребята ушли домой, отец зашел ко мне в комнату и сказал:

— А ну, разденься и покажи мне свои синяки и царапины. Я все знаю. У меня был Сухов и все рассказал.

— А кто такой Сухов? — спросил я. Я не знал никакого Сухова.

— Сухов — хозяин аптекарского магазина, куда тебя перенесли. Он мой пациент.

— А мама знает? — спросил я.

— Мама ничего не знает.

— Чего я не знаю? — спросила мама, входя в комнату.

— Пустяки, — сказал отец.

— Тем более я хочу знать. Что случилось?

— Случилось то, что Володя попал под трамвай.

Мама упала в обморок. (Мама любила это дело. Услышав что-нибудь страшное, она всегда теряла сознание.)

Папа принес валерьяновые капли и быстро привел ее в чувство.

Все было подробно рассказано, мама плакала, а папа ходил большими шагами по комнате.

— Почему ты нам сразу не сказал? — спросил он.

— Я не хотел вас волновать, — ответил я. — И Елизавета Петровна сказала, что это святая ложь…