Дженни Лоусон - Давай притворимся, что этого не было

В конечном счете Виктор неизбежно заходил ко мне в кабинет, ничего перед собой не видя, и выглядело это так, будто он орет про управление проектом перепуганным котам, спрятавшимся под моим столом. Я смотрела на него недовольным взглядом, но он никогда не понимал намека, так что я просто запускала порноролик, который мне прислали на рецензию, перематывала на кульминационный момент и включала громкость на максимум. Виктор оглядывался на меня в панике, прикрывал микрофон рукой и убегал из моего кабинета, судорожно выключая звук и шепотом крича, что у него очень важный конференц-звонок. Затем он спрашивал – все тем же своим профессиональным телефонным голосом, – все ли у всех в порядке, потому что звук был такой, словно кому-то стало плохо, и я должна отдать ему должное – он ни разу ни капли не растерялся. Потом он возвращался ко мне и объяснял, как важно соблюдать тишину, когда он разговаривает по конференц-связи, а я в ответ подчеркивала, насколько важно, чтобы он оставался в своем собственном гребаном кабинете. Тогда он подчеркивал, насколько важно, чтобы я «нашла себе настоящую работу, вместо того, чтобы смотреть порно в три часа дня», а я объясняла, что не смотрю порно ради удовольствия, а только просматриваю его. В ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ЦЕЛЯХ.

Учитывая то, что большую часть рабочего дня мы проводим в пижамах, а на заднем плане проигрывается порно, просто удивительно, откуда берется весь этот стресс.

В итоге Виктор все-таки уходил, бормоча что-то про этику и деликатность, а я кричала ему в коридор:

– ЭТО МОЯ РАБОТА, МУДИЛО. ХВАТИТ МЕНЯ ДОСТАВАТЬ, а НЕ ТО Я ТКНУ ТЕБЕ В ГЛАЗ ВИЛКОЙ, – после этого он снова выключал звук у микрофона и угрожал подсыпать мне яд в кофе. Это ничем не отличалось от обычной офисной работы, только вокруг были коты, и мы могли говорить вслух все то, что оставалось бы в наших мыслях, работай мы в открытом офисе с перегородками и вооруженной охраной.

Раньше, когда мы работали не дома, мы приходили домой и жаловались друг другу на наших коллег-идиотов, которые всячески портили нам жизнь, и это нас сближало. Теперь же мы были лишены подобных разговоров, потому что, кроме нас, в доме никого не было и единственными портящими жизнь коллегами-идиотами были друг для друга мы сами . Спустя многие месяцы, проведенные на грани поножовщины, мы, наконец, сошлись на том, что нам нужен дом, в котором наши кабинеты будут находиться как можно дальше друг от друга, а еще мы осознали, что больше с Хьюстоном нас ничто не связывает. Мы могли переехать жить куда угодно. Виктор предложил Пуэрто-Рико, но, заглянув в собственное сердце, я сразу же поняла, куда хочу переехать, и сама была шокирована этим решением больше всех, потому что оно полностью противоречило тому, что я пообещала сама себе несколько лет назад, когда родилась Хейли.

Когда Хейли родилась, первым делом я подумала, что мне нужно выпить и еще что в больницах непременно должен быть свой бар. После этого я дала себе зарок, что детство Хейли будет совершенно не таким, как у меня. Я посмотрела на ее личико и пообещала никогда в жизни не бросать на кухонный стол трупы крупных животных и не пускать в дом пум. Виктора это, казалось, немного озадачило, но он со мной согласился, потому что решил, что я все еще под действием препаратов. Это действительно было так, но, несмотря на это, факт оставался фактом: я была полна решимости сделать так, чтобы жизнь Хейли состояла из походов в музеи и занятий балетом, чтобы она никогда в жизни не выходила на задний двор посмотреть на рысей в клетках и не обнаруживала домашнюю утку, клюв которой сожрал дикий енот.

После рождения Хейли мы с Виктором поселились на окраине Хьюстона, и я тщетно пыталась привыкнуть к такой жизни. Хейли было к этому моменту уже почти четыре, она была под нашим крылом, а еще она была немного бледной из-за того, что в небольшой частной школе, где ее учили музыке и танцам, не хватало солнца и приходилось быть точно такой же, как все остальные. Мы записали ее на гимнастику, но все остальные дошкольники как будто готовились к Олимпиаде, и многие мамы разглагольствовали о том, что их дети сидят на диетах, – мне же это казалось гребаным безумием. В конечном счете мы ее оттуда забрали, решив просто позволять ей прыгать на диване.

НО ОНА ВСЕ ЕЩЕ БЫЛА НА ВЕРНОМ ПУТИ К ТОМУ, ЧТОБЫ ЖИТЬ СОВЕРШЕННО НОРМАЛЬНОЙ И БЛАГОПРИСТОЙНОЙ ЖИЗНЬЮ, И ЭТО ПУГАЛО МЕНЯ ДО УСРАЧКИ.

Меня пугала как и моя неуверенность в том, что мои попытки защитить ее от жизни, которой мне самой, как оказалось, не хватало, действительно приносят пользу, так и то, что все это заставляло меня ее немножко жалеть. За то, что у нее нет возможности лазить по канавам, кормить оленя во дворе или играть у себя в комнате с маленькими енотами. У нас были коты, и она просто обожала нашего миленького мопса Барнаби Джонса Пиклза – он был просто чудо, но ему было не сравниться с заполненной енотами ванной, и я подозреваю, что с этим согласился бы даже он сам.