Дженни Лоусон - Давай притворимся, что этого не было

ВИКТОР: Какого хрена?

Я: Вот именно. Видишь, в этом и заключается недостаток такой системы, потому что на самом деле я всего-то одернула мальчику куртку, которая задралась. Но роботам не понять все эти тонкости и хитросплетения человеческой речи, так что какое-то время навигатор будет проходить период обучения. Мы предупредим об этом в брошюрах.

ВИКТОР: Сколько должно пройти времени после того, как ты пропала, прежде чем я смогу начать встречаться с кем-то еще?

Я: Я просто говорю, что этот робот пока еще не совершенен, чувак. Но прогресс не стоит на месте. Хотя я не стала бы пользоваться им в одной машине с твоей мамой. Так, на всякий случай. ГОСПОДИ, ДА Я ЗНАЮ, ГДЕ Я!

ВИКТОР: Ты в том месте, где передернула тому парню?

Я: Нет, я у того заброшенного здания, которое выглядит так, как будто его владельцы – сектанты из «Ветви Давидова».

ВИКТОР: Ха. Весь остальной мир называет это «улицей Далласа». Так что, теперь найдешь дорогу домой?

Я: Думаю, да. Налево у зловещего бара, который выглядит так, словно он из «Скуби-Ду», налево у того места, где мы видели с тобой того дикого борова, оказавшегося в итоге собакой, и направо на углу, где меня тогда вырвало. Правильно?

ВИКТОР: У меня от тебя голова разболелась.

Я: ЧУВАК, МЫ СТАНЕМ МИЛЛИОНЕРАМИ.

ЭПИЛОГ: Я добралась до дома*. Виктор приклеил навигатор скотчем к ветровому стеклу моей машины и отказался сделать мне робота. Можно подумать, что ему хочется , чтобы мы оставались бедными.

*ПОЯСНЕНИЕ: Под «добралась до дома» я имею в виду, что я снова потерялась, и Виктору пришлось меня найти, чтобы я могла поехать за ним до дома. Смысл в том, что я добралась до дома. И у меня нет робота.

Вся эта история – настоящая трагедия. Виктор со мной согласился – правда, думаю, по несколько иным причинам.

На людей с тревожными расстройствами частенько навешивают ярлыки «застенчивый», «молчаливый» или «та странная девушка, которая, скорее всего, закапывает трупы у себя в подвале». На самом деле я никогда не слышала, чтобы про меня говорили вот это последнее, но я всегда полагала, что именно так люди и думают, потому что такого рода паранойя является распространенным побочным эффектом тревожного расстройства. Лично я всегда считала себя «неуклюжей в общении с другими людьми» и подбадривала себя мыслью, что на свете полно совершенно нормальных людей, которые не любят выступать на публике. И это действительно так. К сожалению, мои страхи немного выходят за рамки «совершенно нормальных» – они парализуют меня, мешая нормально жить.

Даже во время обычного разговора с незнакомцем в продуктовом я либо не могу выдавить из себя ни слова, либо оказываюсь не в состоянии перестать говорить о чем-то, о чем говорить с незнакомцами в продуктовых совершенно неуместно. Долгое время я корила себя за это, поскольку была уверена, что будь я достаточно сильной, то непременно могла бы себя контролировать, но на третьем десятке я начала испытывать самые настоящие панические атаки и обратилась наконец к врачу, который и диагностировал у меня общее тревожное расстройство.

Согласно моему опыту, люди всегда полагают, будто общее тревожное расстройство не так страшно, как социальное тревожное расстройство, потому что это звучит более расплывчато и безобидно, – однако эти люди в корне ошибаются. Лично для меня общее тревожное расстройство – это что-то вроде всех остальных видов тревожных расстройств, сжатых в одну болезнь.Причем среди них есть расстройства, которые пока неизвестны современной науке. Например, тревожное расстройство «птицы наверняка задушат меня во сне» или расстройство «я всегда ношу с собой в кармане крекеры на случай, если застряну в лифте». По сути, я просто испытываю общую тревогу по поводу всего , на хрен, на свете. Подозреваю, так и придумали это название.

Моя врач вела себя очень тактично, когда диагностировала у меня тревожное расстройство. Настолько тактично, что только после нескольких сеансов у нее я наконец поняла, что у меня именно эта проблема. Она все болтала про какого-то пациента, который, судя по ее рассказам, был полным психом. Я не особо внимательно слушала, как она говорит про тревожные расстройства, поскольку была слишком поглощена мыслями о том, не покажется ли ей шагом назад, если я буду во время наших сеансов прятаться под диваном. И только потом до меня дошло, что тем безумным человеком, про которого она говорила, была я сама.Полагаю, она не торопилась давать моей проблеме название, так как боялась, что я буду стыдиться наличия настоящего психического расстройства. На деле же я почувствовала облегчение. Теперь моя неспособность вести нормальный разговор объяснялась не тем, что я «странная», а тем, что у меня « крайне губительное и неизлечимое психическое заболевание, которое изводит и саму жертву, и тех, кто ее окружает ». Во всяком случае, так его называла я. Моя же врач называла это « незначительным расстройством, легко поддающимся медикаментозному лечению». Подозреваю, однако, что, если бы ей хоть раз пришлось вести со мной разговор на званом ужине, она согласилась бы, что мое определение подходит куда лучше, чем ее.