Слава Харченко - Грибы-инопланетяне

Так Сергеев и шарахался из сторону в сторону до глубокого вечера, пока не пришла с работы жена Марина и не накормила его циплёнком-гриль. Сергеев еще раз рассказал ей, что кругом враги, похлюпал носом и уснул у Марины на коленях. Наутро вчерашнее событие казалось ему глубоким бредом, и он с новыми силами полез в Интернет

КОРПОРАЦИИ – двадцать пять лет, а служил в ней Иванов двадцать четыре с половиной года. Он пришел с первым заходом, раньше его появились только акционеры, директоры и подсобники с техничками. При выходе на работу Иванову дали хрустальную кружку с надписью КОРПОРАЦИЯ, из которой он пил чай. Всем, кто устроился на службу позже Иванова, давали кружки фарфоровые, с красно-синей надписью КорпорацияЪ. Когда сотрудники на кухне видели хрустальную кружку Иванова, то в почтении расступались перед чайником и давали ему самые лучшие булки. Это было особенно важно, потому что должность у Иванова была не руководящая, а самая проходная. Иные начальники средней руки и менеджеры ему из-за кружки прилюдно кланялись и называли по имени отчеству.

Как-то раз Иванов пошел на склад за стикерсами и увидел, как подсобные рабочие пьют в кладовке чай. Они позвали Иванова на угощение, и он достал хрустальную кружку, которую всегда носил с собой из-за боязни быть обкраденным. Когда разливали горячую воду, Иванов заметил у старого подсобного рабочего первого призыва Петра Петровича тоже хрустальную кружку. Он взял её у него и рассмотрел надпись КОРПОРАЦИЯ 1985. На кружке Иванова года не было. Руки Иванова затряслись и он ошпарился. Подсобный рабочий Петр Петрович сделал Иванову перевязку и рассказал, что в первый Новогодний праздник корпорации на хрустальных кружках указали год, но позже его наносить перестали из-за нецелесообразности.

Потом Петр Петрович предложил Иванову подарить ему кружку с годом, но тот из гордости отказался, пришел домой, не поел борща, не попил чаю, сидел, смотрел телевизор, даже забыв его включить. Когда пришли с прогулки дети, обнаружили папу остекленевшим. Только синяя жилка и билась на самом лбу.

В поэзии лучше не ссылаться на чужое мнение. Потому что, какие бы слова какого-либо критика вы не привели, окажется, что он находится в конфронтации с другими десятью критиками. На вас обязательно накинутся обиженные, чтобы утвердить справедливость.

Конфликтующие критики спокойно здороваются за руку, улыбаются при встречах, ходят в одни и те же кафе и участвуют в пересекающихся биенале. Их книжки выходят в одних тех же сериях, даже публика у них одна и та же, но есть нечеткая черта, при пересечении которой критики срываются с поводка, накидываются друг на друга, говорят гадости и глупости. Зачастую, да и чаще всего, это делается заочно, без наличия оппонента в прямой видимости. «ААА – мерзавец», – воскликнул БББ в курилке ЦДЛ. «ВВВ – негодяй», – пыхтит ГГГ, заходя в автобус, следующий по маршруту ОГИ – Фаланстер.

Накануне восьмого марта я пришел задерганный с работы, а жена все спрашивала и спрашивала, что я подарю ей на праздник. Я сначала крепился и сдерживался, а потом говорю: «Да получишь ты свой веник и духи!». Жена обиделась и ушла в гостиную. Сидела три часа на диване и читала Курта Воннегута. Перед сном заявила, что не хочет подарок восьмого, а требует букет черных роз в пятницу тринадцатого марта. Она сядет с ними на метлу и полетит в Тосно к теще. Я очень расстроился, потому что, во-первых, не знал, где взять черные розы, а во-вторых, боялся, что она упадет с метлы и ударится о землю.

Утром в праздник я выбежал за сигаретами на улицу и увидел, как осетинка Зарема около фруктового ларька продает бордовые мохнатые, как мохеровые варежки, тюльпаны. Я такие цветы встретил впервые. Они никогда не появлялись в Москве до этого, а я живу в столице двадцать лет. Я заплатил пятьсот рублей и купил пять штук. Я пришел домой и разбудил Наташу. Она хотела сказать, что ей нужны черные розы в пятницу-13, но увидев бордовые, мохнатые, мохеровые тюльпаны сказала: «Красота», – и все забыла, и в пятницу-13 на метлу не села.

Я больше никогда не видел в Москве бордовые, мохнатые, мохеровые тюльпаны, да и осетинку Зарему не встречал.

Мы с Мариной учились в медицинском институте и знания давались Марине с трудом. Она приехала из маленького дальневосточного городка Чегдомына и родители ей почти не помогали. Когда мы, развеселые, ходили по музеям, театрам и дискотекам, Марина сидела над учебниками и зубрила строение человека. Мы над ней смеялись, но к шестому курсу она всех обогнала в знаниях, и из нашей общажной комнаты её единственную позвали в ординатуру, когда мы напрямую пошли по больницам.