Анна Тищенко: Либертион

– Ты с ума сошел, это же шесть месяцев тюрьмы, замолчи, умоляю!

«Она умоляет? Ради этого и шесть месяцев не жалко». Он пошел в ванную, касаясь рукой стены. По ее поверхности, облагороженной «белыми небесами» (или «снежными лилиями»? ) потянулись кровавые полосы.

– Полиция, конечно, уже едет.

Резкий звонок в дверь. А это, наверное, и вправду полиция. Прежде, чем коснуться дверной ручки, Тиберий повернулся и посмотрел Лоре в глаза:

– Едешь со мной?

– Да!

Он удовлетворенно кивнул и открыл дверь.

– Добрый вечер, сэр. Вы нарушили закон и должны поехать с нами.

– Только не сейчас, – улыбнулся Тиберий.

Он повернулся еще раз взглянуть на монитор и тут же получил разряд электрошока в шею.

Тиберий открыл глаза и тут же смежил веки. До того неприятен был ослепительно-белый свет. Цвет, даже запах казался белым: смесь химических средств чистки с фальшивым ароматизатором «Ландыш», совершенно не идентичным натуральному. «Либо я умер, либо в кабинете Лоры. Даже не знаю, что хуже», – собравшись с силами, он сел на постели и огляделся.

Белые стены, пол, потолок и весьма аскетичная мебель. Впрочем, не все стены. Одна казалась сплошной зеркальной гладью, но его острый глаз заметил тонкие линии, вычертившие полотно двери. «Да я же в тюрьме!» – догадался он, наконец, и с живым любопытством огляделся вокруг.

С веселым удивлением отметив, что пространство камеры вдвое больше его квартиры, а обстановка имеет приятные излишества вроде журнального столика, Тиберий уже почти всерьез прикинул, что и кухня наверняка окажется приличнее его одиноких ужинов. Пока он был без сознания, чьи-то умелые руки вправили вывихнутые кости, перевязали раны, а от мелких ссадин и следа не осталось.

С наслаждением вытянувшись на широкой и мягкой кровати, Тиберий подвел итоги вчерашнего вечера: «Едва не отправил на тот свет четверых – отвезли домой и поблагодарили. Прочитал стихотворение – арестовали и посадили в тюрьму. Как тут не вспомнить историю с Матиссом. Когда великому мэтру живописи задали вопрос: «Что важнее – «Как?» или «Что?», имея ввиду вечную дискуссию о главенстве темы или стиля. Он ответил: «Важнее всего «Кто?». Воистину, все в мире относительно. И нет ничего нового под луной – благословляли же крестовые походы, включавшие в свою программу сожжение деревень и убиение мирных жителей, и в то же время карали за ересь тех, кто иначе читал псалмы. Однако, как же Лора узнала?»

И тут фрагменты мозаики сложились в целостную картину. Только один человек мог вызвать полицию там, где нет никакой связи. Только один человек мог быть настолько слеп и самоуверен, чтобы пойти одному и без охраны в Панкратион. Человек, который близок с Лорой настолько, что показал ей свое лицо. Тиберий расхохотался: «Император! И чего беднягу туда понесло? Хотел стать ближе к народу? Однако сейчас лучше озаботиться своей судьбой».

Тиберий взглянул на свое отражение в зеркале, как вдруг… Он застыл. Медленно, боясь поверить своим глазам, он повернулся. На стене за его спиной висел огромный постер в хромированной раме и изображенный на нем котенок, декорированный гигантским бантом цвета фуксии, мрачно смотрел своими пустыми, круглыми, как чайные блюдца глазами. Рядом плакат побольше, на нем уже два исполинских котенка катают странный шар из шерстяных ниток. Тиберий с такой силой вдавил кнопку вызова охраны, что едва не сломал ее.

– Что это!? – охрипшим голосом спросил он у вошедшего охранника, указав пальцем себе за спину. Поворачиваться желания не было. Ощущение было примерно, как у древнего славянина, пошедшего ночью искать цветущий папоротник. Со всех сторон чудища из тьмы глядят своими страшными глазами, они лишь призраки, но стоит повернуться – тотчас обретут плоть.

Охранник немного удивился. Затем менторским тоном, ни дать, ни взять – гувернантка, которой шаловливые подопечные принесли анатомический атлас и требуют объяснения, ответил:

– Котята, сэр.

– Я это и сам вижу. Но зачем?

– По данным психологов, сэр, котята являются наиболее приятным для человека изображением, так сказать, создают психологический комфорт. Они лидируют в интернет-запросах, – и, видя ужас и непонимание в глазах заключенного, снисходительно пояснил: