Наталья Богранд - Сказки бабушки Параски. Ярмарка в Крутоярах

Только хрустнули деньжонкой.

Евлоха:Энто Про́нтий едет с жёнкой?

Расфуфырились, гляди-ка!

Марефа:Дак на ярмарку, поди-ка!

Евлоха:Повезло ему, иуде:

Через жёнку вышел в люди.

Как себя он возомнил!

Марефа:Да, невесту отстранил,

А на вдовушку польстился.

Очень пышно умостился

И теперь живёт не мрачно.

Евлоха:Жёнка выглядит невзрачно,

Хоть и шляпка колесом.

Марефа:С падали толстеет сом!

Евлоха:Глянь чё, едет свеж и горд.

Был «вертун», а щас – как лорд!

Вон как важно разъезжает.

Пока Пронтий был «вертуном», то есть слугой на побегушках в зажиточном посадском семействе, никто не обращал на него ни малейшего внимания, но стоило бедняге жениться на овдовевшей хозяйке, как местные вдовушки разобиделись на красавца, считая, что тот избрал для женитьбы не самый лучший вариант.

Марефа:Дак супруга наряжает,

Чтоб самой им погордиться.

Евлоха:Ей-то чё? Ему стыдиться!

Кто девицу обманул,

Когда к вдовушке прильнул?

А она уж платье шила.

Марефа:Ну, выходит, поспешила!

Не спеши на сеновал,

Коли замуж не позвал!

Местный богомаз Бо́ндий, засматриваясь на необъятные формы проплывавшей мимо Марефы, рассказывал заезжему крестьянину о премудростях иконописи.

Бондий:Образ пишется без лоска,

Без теней, оттенков – плоско.

В нём существенны глаза.

Посмотри на образа —

Все глазами говорят.

Поворот в душе творят

Краски сочной чистоты.

Расспрошал не просто ж ты,

А с какой-то целью что ль?

Крестьянин:Цель моя – печаль и боль.

Сын мой вырос, возмужал.

Я об нём мечту держал,

Что крестьянин выйдет справный.

А он будто мне не равный:

Всё рисует ангелόв.

И ведь не пустоголов:

Понимает, что крестьянство —

Сытой жизни постоянство.

Ты при храме вон ютишься,

Дак, поди, весь год постишься?

Ты ему бы подсказал,

Чтоб в твой хлеб он не влезал.

Как только вдовушки прошествовали мимо беседующих, Евлоха зашептала Марефе.

Евлоха:Твой-то, твой-то!

Марефа:Мой? Да ну!

Евлоха:Глянь, опять пустил слюну.

Марефа категорически не желала замечать заинтересованные взгляды богомаза, когда тот пялился на её более чем роскошные формы и объёмы с тем жадным неприкрытым восхищением художника, углядевшего достойную кисти натуру, однако никогда не пытавшегося заговорить с понравившейся дамой, а, тем более, приударить за ней.

Марефа:Сдался он с его слюной!

Мне неплохо жить одной.

Евлоха:Ох-хо-хо! А мне как плохо!

Марефа:Забирай его, Евлоха.

Вдовушки отправились в аптеку испить «кофию», а крестьянин продолжал жаловаться Бондию на непутёвого сынка.

Крестьянин:Ведь ничем не сбить с тропы!

Говорю: «Иди в попы!»

Всё ж завиднее доход.

А когда большой приход,

То деньга течёт ручьём.

Уродился ж дурачьём!

Ты-то сам собой доволен?

Бондий:Я доволен тем, что волен.

Крестьянин:И крестьянству дали волю.

Нет, я сыну не позволю

Эдак жизть спустить с откоса.

После третьего покоса,

Запихну его в артель.

Те артельно канитель

Вытряхнут из молодца.

Помянёт ишо отца

И соскучится по вспашке

Да по окрикам папашки.

Бондий:Мож сподоблен высшей силой?

Крестьянин:Да, навозец черпать вилой,

А не дом углём марать.

Стены щас – не отодрать:

Всё в рисунках, как в соборе!

Рисовал бы на заборе —

Я бы слова не сказал.

Бондий:Ты б мальца не истязал,

А в учение отправил.

Крестьянин:Нет уж, это против правил.

Только-только открестились,

За земельку ухватились,

А теперь, выходит, брось

И живи обратно врозь?

Крестьянин оглянулся в сторону, где оставил свою конягу с сидящим в телеге сыном.

Крестьянин:А когда сынок родился,

Я аж плакал – так гордился!

Думал, спорчен я совсем.

У меня ведь дочек семь,

А тут – на тебе: сынок!

А теперь – пинок меж ног!

Взвоешь, скорчишься дугой.

Весь в меня, а как изгой!

Но Посад бы не был Посадом, если, пройдя хотя бы малую часть этого премилого городка, прохожий не наткнулся бы на какую-нибудь шумную семейную свару или соседскую ссору, оглашающую неширокие улочки уездной столицы истошными криками и причитаниями.

Сын крестьянина, беседующего с богомазом, парнишка лет шестнадцати, сидя в деревенской телеге, вертел головой, рассматривая базарные лавки, центр главной улицы и стоящий на ней красивый дом с узорными резными наличниками, фигурным коньком и прочими штучками деревянного зодчества. Это был дом мебельщика Дроны, лично изукрашенный хозяином всевозможными декоративными элементами.