Евгения Непомнящая - Жунькины байки. Сетевые записки

Иду сегодня мимо школы, на автобусную остановку иду, чтоб на работу ехать.

А в школе уже выборы вовсю идут. И агитаторы, с листовками стоят. И тишина. И никого. В смысле людей, кроме меня, никого. И все мне своих избранников суют.

А один агитатор, даже избраницу сунул. И восхищенно так спрашивает, глядя на портрет избраницы народной:

– Ну, скажи, геверет (геверет, это я, по- еврейски) разве она не хороша? Разве есть кто умнее, честнее, красивее ее?

– Есть! – ответила геверет Жуня, – это я!

И пошла себе гордо помахивая хвостиком. Агитатор долго переваривал услышанное. Наверное, он из семейства жирафов, высоченный такой. Потом, переварив, воскликнул:

– А ты молодец! Ты знаешь? Ты молодец. В следующем году тебя выберем!

По дороге домой, была встречена автобусным шлагбаумом. А все потому что, что хотела сократить путь к кровати. Если идти правильно, и в обход, никаких шлагбаумов нет. Шлагбаум стоял гордо-неприступно, опустив свои ресницы.

Пока я раздумывала, на сколько сантиметров к земле мне надо согнуться, чтоб пролезть в межпространственную дырку, и еще желательно так, чтоб потом я смогла разогнуться, пока я раздумывала, как будет выглядеть кругленькая тетя, почти ползущая по земле, шлагбаум вдруг проснулся, встрепенулся, и распахнул предо мной свои врата.

Для автобусов которые.

Вывод: я – автобус.

Румынско-Молдавско-Карпатское землетрясение марта 1977 года, отголоснулось в Днепропетровске.

Мама меня одела со скоростью, с которой одевался тогда солдат-новобранец, то есть за сорок пять секунд.

За сорок пять секунд я была одета в пальто поверх ночной пижамы, в сапоги на босу ногу, и в шарфик.

Одетая, я стояла у входной двери нашей квартиры, и ждала судьбоносного решения нашего соседа дяди Толи Борисенко, о том, бежать нам, или не бежать.

Дядя Толя Борисенко, думал долго, все шестьдесят секунд, пока землетрясение не закончилось. Но приказ дал: всем бежать. Мы подождали, пока оделись дядя Толик, его жена Людмила Сергеевна, его дочки Вика и Таня, и побежали все вместе.

Чтоб не скучно было. Пока мы бежали со второго этажа во двор, вдруг вспомнили про Марика, про кота. Вернулись за котом. Потом вспомнили про папу.

Но папы дома не было. Он был, наверное на работе. Наконец, мы выбежали во двор, где уже было много таких беженцев, и стали гулять во дворе, обсуждая полет рюмок в серванте, и крен книг. И тут появился папа, под шофе и под мухой, одновременно…

Он шел, пошатываясь, синхронно с земной осью.

– Боря, где ты был во время землетрясения? Тебя, Боря, трясло? – спросили папу соседи и родственники.

– Землетрясение? Какое землетрясение? – встрепенулся папа, – нет никакого землетрясения. Меня просто шатает от выпитого, – сказал папа и икнул.

Габриэль был новый репатриант. И как каждый уважающий себя репатриант, работал механиком на заводе. В те годы, все работали механиками. Это было лучше и престижнее, чем работать охранниками.

На заводе была бесплатная столовая, и даже горячая вода с душем. И полный пансион, как в лучшем санатории.

При желании можно было даже домой не ездить, ночевать на рабочем месте каких-то пару часов.

Скрутись комочком на стульчике, в комнате заседаний. И спи отдыхай. Заводская жизнь текла спокойно, но малооплачиваемо. Зачем платить, когда три раза кормят, поят и моют?

И вот один раз, Габриэль не выдержал, и решился, хотя долго тужился, решился подойти к начальнику и попросить немножко добавки на немножечко покушать.

Начальник пошел в столовую и принес хлеб. Габриэль понял, что с ним каши не сваришь, и решил пойти пообедать самостоятельно. В столовой, на столе, стояли приборы, солонка и перечница.

Габриэль взял себе супу, посолил и хотел поперчить. Но перечница в его руках, вдруг раскрылась, старая была перечница, перец вывалился в суп, попутно обрызгав и самого Габриэля, и его нос.

От такого обилия перца на носу, нос распух и начал извергать вулкан. Одновременно с носом, глаза стали мокрыми и печальными.

И слезы потекли по мужественному лицу Габриэля. У него была аллергия на черный молотый перец в глазах и в носу. В этот момент, в столовую, за хлебом, для другого просителя денежной надбавки на покушать, зашел начальник Амос. Увидел Габриэля всего в слезах, ласково спросил, что, вус***, трапылось****? Габриэль рыдая сказал, что дома кушать нечего, эйн, как говорят, ма лээхоль**, и что он решил самоубиться, потому что и зарплату не повышают, и жизнь хара*, и жить хара*. Начальник, хороший, наивный Амос, принял все за чистую монету, все перечные слезы, принял за плач души, и тут же повысил зарплату Габриэлю, на целый шекель.