Александр Филиппов - Возврати его в преисподнюю. Сказка

Однако о чём писать? Реальной жизни, чьих-то судеб, пребывая уже в преклонных летах, Дымокуров немного наблюдал из окон Дома Советов. Да, положа руку на сердце, они его и не интересовали особо. А в его собственном, размеренном, устоявшемся существовании, если вспомнить, знаковых, годных для развёрнутого литературного произведения событий было раз-два, и обчёлся. Женился. Потом развёлся. Ну, начальство ещё каждые пять-десять лет, смотря по тому, кто возглавлял область, менялось. Да, ещё машина его однажды чуть не сбила на перекрёстке…

Прямо скажем, на эпохальный роман не тянет!

Глеб Сергеевич задрал голову, посмотрел на сгустившуюся синеву небес, где уже загорелись первые звёздочки, и решил, пока совсем не стемнело, обойти вокруг дома, глянуть, на то, что располагается на задах.

По белеющей зыбко, выстланной тёсаным камнем дорожке, он решительно зашагал вдоль погружённого в мрачную темноту дома. Миновав торец здания, завернул за угол.

Здесь перед ним открылась хорошо освещённая выкатившейся, кстати, из-за тучек серебристой луной панорама просторного, соток пятьдесят, не меньше, заднего двора.

Слева тянулся до самого леса теряющийся в ночном мраке выгороженный плетнём огород. В центре двора чётко виднелся колодец – «журавль», уравновешенный парой ржавых автомобильных рессор, с подвешенным цинковым ведром, сияющим в лунном свете, застывшем недвижно на цепи, прихваченной кончиком «журавлиного» клюва.

А справа светился тускло желтоватыми окнами, будто там не лампочки, а свечи жгли, двухэтажный флигель, в котором, по словам нотариуса, и обитала дворня.

Ещё дальше угадывались геометрически ровными очертаниями на фоне чёрного леса хозяйственные постройки – сараи, сеновалы, амбары, и прочее, в чём отставной чиновник не очень хорошо разбирался.

Неожиданно дверь примыкавшего к флигелю высокого дощатого сарая распахнулась с треском, и оттуда шагнули в навалившийся вдруг ночной мрак две фигуры, озарённые сверху неживым, тусклым светом луны.

Дымокуров разглядел двух мужиков – крепких, высоких, с буйно всклокоченными белобрысыми вихрами на головах. Мужики, покряхтывая, тащили нечто, напоминающее гигантскую, в человеческий рост высотой, бочку. Судя по их сопенью и кряхтенью, неимоверно тяжёлую.

Глеб Сергеевич, испугавшись будто чего-то, хотя, что ему могло грозить в родовом, можно сказать, имении, торопливо шагнул с дорожки в тень дома, прижался спиной к вековым, в два обхвата брёвнам стены.

Вслед за постанывавшими от непосильной ноши мужиками выскочила сгорбленная годами, но довольно шустрая старушка, обряженная, несмотря на летнюю теплынь, в тёмное, до пят платье, шерстяной платок, накинутый на костлявые плечи. Она опиралась на длинную, толстую палку с чилижным, должно быть, веником на верхнем конце.

– Ой-ёй-ёшеньки! – в голос причитала бабка, норовя изловчиться, и огреть метлой то одного, то другого мужика по согбённой спине. – Сил моих больше нет на энтих обалдуев смотреть! Антигравитатор у них не контачит! Чтоб вас мухи навозные съели! Две тыщи лет контачил, летала ступка моя, как ласточка, а щас на тебе – контакта, вишь, нет! Дармоеды!

– Дык, – оправдывался один из носильщиков, – сами ж говорите – две тыщи лет, маманя! Алатырь-камень стёрся, пылью зарос. Я по нему давеча пусковым ключом чиркал, чиркал – так даже искры нет…

– Нечему там ломаться! – визгливо гнула своё бабка. – Это ж виман, вечная, можно сказать, вещь! Отечественная разработка. Не какой-нибудь импорт, вечный двигатель, перепетуй, язви его в душу, мобиле! Никаких тебе деталей и механизмов. Одни физические прынципы! Вон, Горыныч, – не то, что вы, оба-двое, обалдуи, толковый мужик. Поскоблил, ветошью, где надо, протёр, всё и заработало!

– Ничо вечного, мамань, не бывает. А ступка… Када по тебе в сорок втором годе из пушки зенитной влёт долбанули, она и забарахлила…

Глеб Сергеевич, вжимаясь в стену, с замиранием сердца вслушивался в этот лишённый всякого смысла, диалог.

Троица между тем, спотыкаясь неловко во тьме, направилась в сторону непроглядной чащи леса.

– Щас лётные испытания проведём, – басил примирительно кто-то из мужиков. – Воспарите, маманя, как на воздусях…

– На воздусях… – не угоманивалась старуха. – Пооговаривайся ишшо у меня! Ежели грохнусь с верхотуры, как давеча, я те по мусалам-то наподдам! Не допорола, видать в детстве. Ох, был бы папаня жив, Кащеюшка-то наш, он бы уму-разуму вас, недотыкомок, вмиг научил!