Ё-Маззай - Такая нескучная жизнь

Когда я начал более-менее жевать, мы к этой самой части и приступили.

Получилось все очень красиво и быстро. Никаких перчаток, щитков и кап. Бью учителя ногой, он двумя кулаками блокирует мою ногу и этими же кулаками лихо засаживает в мою многострадальную челюсть.

После такого вопиющего членовредительства я сказал сенсею, что ухожу из большого спорта и перехожу в секцию качков. В конце концов, не так часто приходится драться, чтобы ежедневно поддерживать боевой дух и служить ходячим приспособлением для отработки ударов.

Во многих мужских замкнутых сообществах принято деление на касты. Например, на зоне есть паханы и к ним приближенные, потом мужики, есть еще низший слой – опущенные. Этого деления я точно не знаю: посчастливилось избежать подобного опыта.

В КРАУССе в каждой роте были одногодки и дембелями мы становились одновременно. Поэтому дедовщины не было. Кстати, и со стороны старшекурсников к лысым не было никаких проявлений неуважения.

Внутри рот проходило деление по другому принципу. Когда оно стало явно вырисовываться, мы собрались в кубрике и на общем совете выработали определение сословий.

Те, кто считал себя крутыми, так себя и назвали. Мы, а нас было большинство, нарекли себя золотой серединой.

Нас, золотую середину, никто не трогал, и мы никого не трогали. И не потому что мы были дохляками и доходягами. О себе я скромно умолчу: навык махания руками и ногами у меня небольшой. А вот если бы кто-нибудь пристал к Игорьку, то надолго бы лишился ощущения здорового духа в здоровом теле.

Один чувак наехал на него у кинотеатра. Игорек, своим набитым на песочных макиварах кулаком, так ему вклеил, что у парня голова чуть не отделилась от туловища.

Название третьего сословия в КРАУССе уже давно сложилось – тормоза. Ох и тяжко жилось опущенным. Крутые ездили на них чистить зубы и умываться, с третьего этажа на первый, заставляли их стирать свои носки, шпыняли по поводу и без.

Надо заметить, что не все крутые издевались над приторможенными. Серёга, мой коллега-писатель :-) яркий тому пример. Ни разу не видел, чтобы он кого-то унижал и на ком-то ездил.

Как правило, после опускания, человек выдерживал месяца три – четыре издевательств, а потом увольнялся из училища. Были, конечно, исключения. Например, самый легендарный тормоз всех времен и народов, из 9-й роты. Имя его забыл, потому что не знал.

Дожил он, кажется, даже до дембеля. Парниша, видимо, страдал мазохизмом. По-другому его стойкость к изощренным издевательствам я объяснить не могу. Неоднократно наблюдал в столовой, как его радушно встречали пацаны из 9-й роты.

Все уже едят, а тормоз, почему-то опаздывает. Потом он появляется в дверной проёме, раздается радостный рёв в сто глоток, и ребята начинают его обкидывать кашей из своих ложек. Комки перловки густыми серовато-белыми соплями стекают по его х/б, и тормоз понуро идет кушать в свой уголок.

Самыми выдающимися тормозами в нашем взводе были Саша и Дима. Их становление ручниками проходило по одинаковому сценарию. Сначала, из чувства самосохранения, они прилипали к крутым. Типа задруживались. Через некоторое время, крутые, видя явную разницу менталитетов, их опускали.

Как это произошло с Сашей, я не видел. А вот прогиб Димы наблюдал.

Лежат Лёня (крутой) и Дима на нарах. Беседуют о том, о сём. Они пока «друзья».

Лёня неожиданно говорит, – «Я тебе кличку придумал».

– Какую?

– Лушпай.

– Лёня, а что это такое?

– Это луковая кожура, очистки.

– Лёня, я не хочу быть Лушпаем.

– Будешь. А ну-ка, Лушпай, отзовись. Лушпай!

Дима обиженно молчал и не откликался. Лёня щёлкнул ему слегонца в челюсть, и Дима стал Лушпаем.

Саша был пианистом и настолько неординарной личность, что это отразилось и на его внешности. После пострижения наголо на него вообще спокойно смотреть было нельзя: уши как локаторы, черты лица очень крупные, огромная башка мыслителя, сам высокий, грузный и сутулый.

Ещё когда он «дружил» с сильными мира сего, Вова в столовке, видя, как тот ест, шепнул мне на ухо, – «Глянь, это будущий тормоз».

Дааа, жевал Саша не очень аппетитно: широко открывал рот, чавкал большими жирными губами и закатывал глаза вверх.

Затормозили его резко и неожиданно. Я того момента не видел.

Когда его встретили после больнички, где он провалялся с желтухой, причем он единственный во взводе ею заболел, несколько пацанов окружили его бледного, сидящего на койке.