Андрей Лазарев - Милый Индрик

Я замолился. Потом еще раз попробовал его разбудить – может, все таки спит, только что очень крепко… или упал, ударился, и лишился чувств и его еще можно спасти. Но в ответ ничего не услышал. И тут меня объял ужас. Откуда, как сюда попало это тело? Может, его подбросили? Вот, мол, смотри, что тебя ждет. Но ведь никто не знает, что я могу видеть там, и что вообще в этой части скалы есть ход в мою келью… Тогда, быть может, и это мне чудится – и никакого башмака, и никакого человек там нет? Преодолевая страх, я попытался оглядеть все что, можно, внимательней. И тут мне показалось, что башмак – маленький, то есть женский.

Что-то случилось со мной. Из глаз хлынули слезы. Я отполз в дальний край этой каморы, к самому лазу в соседнюю, сел там и не спуская глаз с щели, проплакал долгое время. Может быть, час. Я отгонял мысль о Полине, меня посещали другие, не лучше. Под конец мне пришло в голову, что это вообще не человек, а морок – ведьма лежит там, у скалы, и смеется надо мной своим страшным ртом, делая вид, что застыла в смертельном окоченении? От такой мысли я сбежал в другую камору. Здесь было так же страшно, и опять приходила мысль о Полине. Я на мгновение набрался мужества и решил копать дальше, может быть, мне удастся просунуть руку… или даже расширить щель настолько, чтобы убежать… хотя это очевидно невозможно… уже начинались и снизу и сверху крепкие глыбы, которые подались бы крепкой кирке, но не черепкам. Потом – не знак ли это, не указание?

Я снова заплакал, на этот раз от странной, изнуряющей любви ко всем людям, живым или мертвым. Потом я успокоился и заснул. А когда проснулся, то первым делом пробрался обратно в малую камору. Никакого башмака, никакого тела видно там не было.

РАЙМУНД ЛУЛЛИЙ: Рыдал Любящий и так говорил: – Когда же отступит темнота в этом мире, чтобы отвернули пути дьявольские? И когда же наступит час, чтобы вода, которой привычно сбегать вниз, обрела бы свойство подниматься вверх; и невинных станет больше, чем виновных?

Вот, предположим, старый грабитель, лиходей по крупному счету, из христиан, ничего не убоявшись, забрался под Малый Оракул за руинами храма светозарного Аполлона. Жидовин-сосед обещал найти покупателя и побыстрей увезти из Марсалии все, что найдется ценного-древнего. «Старина! – сказал. – Тебе-то боятся чего? Уже внучка невестится! Разбогатеем, я тебя в Рим отвезу!».

Он аккуратненько подкопал одну стеночку, вышел в стариннейший склеп. Взял в мешок четыре маски чистого золота, обломок машины для производства пенящейся воды, тронул за ручку соблазнительного сундука – грохот, пылевая завеса! – и оказался заперт в своем подземелье. На стене обнажились смешные изображения: сплошные овечки да козлики, и знаки креста.

Старик подзаправился огурцами, осушил целый бурдюк. Потом не спеша рассмотрел изображения, разложил на каменном саркофаге все четыре маски с обломком, а когда погасла свеча, в отвратительной теплоте и удушье, задумался о погибели. «Эх, – сказал, – Спаси и Помилуй!» И стал насвистывать веселые песенки, приговаривая сквозь зубы: «А как славно гуляли! А не зря жизнь прожили!».

Вот тут – сияние. И из самой его глубины удивленная мягкая речь: «И что их сюда тянет? Будто медом намазано – лезут и лезут… Два века толпились, кричали да плакали, вот и этот явился, свистун… Пойдем, что ли, голубчик?» Старый грабитель сощурился, но ничегошеньки за сиянием на разглядел. Однако кивнул бородой и пошел за ним вслед. Чего ему еще оставалось?

Она никуда не исчезла, Полина! Она снова пришла к моей келье. Но голос ее звучал ах как тревожно. Только мне было все равно: жива, жива! И принесла мне чуть снеди: и сыр, и редьку, и даже лепешку!

«Все боятся к тебе приходить, – заявила она взбудораженным голосом. – Второго дня где-то здесь нашли старого лекаря – мертвого! Его зарезали. А потом вспомнили, что и купец ваш, Арно, тоже пропал, когда пошел к тебе за советом».

Но я не помню, чтобы он приходил. «Вот-вот! – продолжала она. – Говорят, что рядом с твоей пещерой появились разбойники, из дальних мест».

Я ничего не сказал, потому что уже вгрызся зубами в лепешку. Она вдруг захихикала.

«Или что ты – черный колдун и всех хочешь уморить. Поэтому они решили заложить стену до Константинова дня».

Ну дела.

«Они решили сделать это сегодня».

Я еще подождал, и она, захлебываясь, стала рассказывать, что ей-то ведь все равно, святой я или нет, потому что ей нравится мне помогать; она, когда пришла в нашу деревню, тоже долго жила без всякой поддержки, а потом люди одумались, вот и сейчас они ее здесь увидят, она им скажет, и они передумают…