Тадеуш Доленга-Мостович - Карьера Никодима Дызмы

Он велел подать бутылку водки и кило колбасы, старательно пересчитал сдачу и вышел. Не доходя до Луцкой, он вдруг заметил Маньку. Она прислонилась к стене и стояла, уставясь в одну точку. Эта встреча почему-то обрадовала его.

— Добрый вечер, панна Маня! — крикнул он весело.

— Добрый вечер, — ответила та, с удивлением посмотрев на него. — Что это вы шляетесь по ночам?

— А вы чего не идете спать? — Сейчас пойду, — с досадой ответила Манька. Дызма внимательно на нее поглядел. Она показалась ему привлекательней, чем обычно. Худощава, правда, но стройна. «Сколько ей может быть? — подумал он. — Самое большее — семнадцать».

— Почему такая грустная? Она пожала плечами.

— Если б вы три ночи подряд бегали по улицам, как собака, и не заработали ни гроша, вы бы тоже, наверно, не скакали от радости.

Дызме стало неловко. Он полез в карман и достал несколько кредиток по десять злотых.

— Я вам дам взаймы, панна Маня. Двадцати хватит? Девушка с изумлением смотрела на деньги. Она знала, что у Дызмы еще в полдень не было ни гроша. Откуда же столько денег? Наверно, украл. Может, для того и надевал фрак. «Впрочем, — подумала она, — какое мне дело?»

Никодим протянул ей две бумажки.

— Вот!

Манька покачала головой.

— Не хочу. Не возьму. Отдавать нечем.

— Ну и не надо.

— Не хочу, — нахмурилась она. — Ишь, банкир какой! Потом отвернулась и тихо добавила:

— Разве что… Даром не хочу… Разве что пойдете со мной.

— Э-э, — промычал Дызма и покраснел. Манька заглянула ему в глаза.

— Не нравлюсь?

== Почему…

— Мужчина еще! — неожиданно вырвалось у нее со злостью. — У-у… калоша!

Манька повернулась на каблуках и медленно пошла к дому.

— Панна Маня! — крикнул он ей вдогонку. — Постойте, пойдем.

Она подождала, пока он не поравняется с ней, и сказала:

— Еще за номер пять злотых.

— Ладно.

Они молча шли по узким улочкам.

Сонный верзила в плюшевом жилете отпер им дверь, повел в тесный грязный номер и протянул руку. Дызма заплатил.

Сквозь ветхие серые занавески било яркое солнце. В номере стало душно, отдавало затхлостью.

— Может, окно открыть? — предложила Манька.

— Уже поздно. Домой пора. Наверно, часов десять, — отозвался Дызма.

Перед маленьким зеркальцем Манька расчесывала выщербленным гребешком густые черные волосы.

— Место нашли? — бросила она равнодушно. Дызму внезапно охватило неудержимое желание покрасоваться перед Манькой. Он вынул из кармана все свои деньги и разложил на столе.

— Посмотри, — сказал он с улыбкой.

Манька повернула голову, и глаза у нее округлились, Она не отрываясь глядела на банкноты.

— Сколько деньжищ… Сколько деньжищ… Да еще все бумажки по пять сотен. Черт возьми!

Никодим наслаждался произведенным эффектом… Девушка схватила его за руку.

— Слушай! Ты был на «работе»? — В голосе сквозило восхищение.

Дызма рассмеялся и, желая покуражиться, ответил:

— Ага!

Манька осторожно прикоснулась кончиками пальцев к деньгам.

— Скажи… скажи… — прошептала она, — ты ходил на «мокрое»?

Дызма кивнул.

Манька молчала, но глаза выражала страх и восторг. Она и мысли не допускала, что этот тихий жилец… этот рохля…

— Ножом?

— Ножом.

— Трудно было?

— Тю… Даже не пикнул.

Она покачала головой.

— Деньжиц-то у него было!.. Может, еврей?

— Еврей.

— Вот не думала…

— Чего не думала? — спросил Дызма и принялся убирать деньги.

— Не думала, что ты такой… — Какой — такой?

— Ну, такой…

Вдруг она прижалась к нему.

— А тебя не накроют?

— Не беспокойся, я вовремя смоюсь.

— Тебя никто не видел? Может, ты оставил какие-нибудь следы? Тут надо в оба смотреть. Фараоны даже по отпечаткам пальцев найдут.

— Меня не поймают.

— Скажи, страшно было? — Дызма рассмеялся.

— Не стоит вспоминать. Пойдем домой. На, вот тебе на платье.

Он положил перед Манькой сто злотых. Девушка обняла его за шею и стада целовать в губы.

Домой шли молча. Никодим с удовлетворением отметил, что отношение этой девчонки к нему изменилось в одну минуту. Он быстро сообразил, что это восхищение, преклонение даже, пробудили в Маньке не деньги, а разговор о налете. И хотя ему льстила такая перемена, в глубине души Никодиму было стыдно — он понимал, что не заслужил этого восхищения. Но теперь он бы уже, конечно, не признался, что вся эта история была выдумкой.

— Смотри, Манька, — сказал Дызма, когда они поднимались по лестнице, — дома ни гугу! Ясно?