Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

Часть жизни – «идущий на медаль».

Потом – «комсорг веселый».

Потом – «сменный механик-юморист».

Потом – «красивые волосы».

Потом – «артист на производстве».

Потом – «бабник».

Потом – «Мишка-хохмач».

Потом – «Ты смотри, сколько он имеет. Это что, ему Райкин плотит?.. А кто – государство? Ты смотри… За эти хохмы… Да я б гроша ломаного… Ну, им виднее. Может, он еще стучит на кого?»

Потом я долго был «не писатель».

Потом – «одесская скороговорочка».

Потом – «провинциальный хохмач». «И что он имеет против нашего народа?»

Потом я был русофобом, потом антисемитом.

Потом – «самый народный».

Потом – «феномен, но не писатель».

Потом – «наш популярный сатирик».

Потом – «наш известный сатирик».

Потом – «да какой он сатирик – дешевый хохмач!»

Потом – «некий символ».

Потом – «доперестроечный гений».

Потом – «сальные шутки сальным ртом».

Потом – «перманентно пьяный выползает с бокалом и лезет в объектив».

Потом – «гениальный затачиватель каменных стрел». «Допотопный гений».

Потом – «поразительно, как у него всё это не кончается?»

– Что?

– Да всё это!

– Он знаменитый?

– Какой знаменитый? Известный.

Потом – «Его забудут еще до того, как меня в школах начнут изучать». «И как ему не стыдно, что на него так смотрят?»

– Как?

– С обожанием.

– А что он должен?

– Ну как-то прекратить. И пусть мой сосед им гордится, если ему больше нечем.

Потом это – «читать глазами невозможно».

– А чем?

Потом – «поверхностная дешевка».

Потом – «что он несет, если его не понимают?»

– Кто?

– Люди.

– А что там понимать?

– Да на хрен… Я лучше поржать пойду!

– А где ты будешь ржать?

– Да в Кремлевском… Там этот… Против Америки…

Вот так и колебался от поверхностного хохмача до «Не пойду я на него. Там думать надо. Потеть».

Такие вот колокола.

И я все это сижу слушаю.

Конечно, пусть говорят.

Конечно, пусть спорят.

Но я-то это все переживаю.

Самое мерзкое чувство – благодарности.

Приходится его чувствовать.

Приходится благодарить.

Действительно – тебе подарили, тебе посвятили, для тебя работали и привезли.

И вот ты, получив эту коробку, ходишь дней десять благодарный. Мерзкое состояние… И надо звонить и отмечаться. Даже если там не хотят, но ты-то благодарен. Ты обязан.

Другое дело – обида, – полная противоположность благодарности.

Святое чувство. Наслаждение.

– Меня забыли. Не звонили. Не поздравили. Все молчат. Они не спрашивают, где я… Вы что, не видите, что меня нет? Вы что, не слышите, что я молчу? Вы не могли хотя бы весточку-звоночек-цидульку-малявочку-письмецо-записку. Мол, так и так. Мол, любим-помним. Я уже не говорю о подарке. Я не скажу, о чем мечтал. Я не желаю видеть эту коробку. Всё! Я обиделся.

Мне сладковато больно.

Я пробую кончиком языка.

Я расшатываю и страдаю.

Я ковыряю пальцем ранку.

Я не даю ей зарасти, срываю корку. А под ней опять… Опять…

– Как они могли?

Нет. Как они могли…

Уже одно то, что я это предвидел.

Я знал, с кем имею дело.

Ну и черт с ними.

И черт со мной.

Плевать.

И вдруг звонок, потом дверной.

Внесли коробку…

Господи… Да это ж то, о чем мечтал.

Ушли…

И я опять стал благодарен.

А было так мучительно приятно.

Я, конечно, виноват.

Я сам не пойму себя.

Когда я слышу вокруг пафос, я говорю иронично.

Слышу вокруг иронию – говорю высокопарно.

Когда вокруг грустно – говорю смешно.

Слышу: «Бог! Бог!»

Говорю: «Бога нет».

Слышу: «Бога нет».

Говорю: «Есть».

Бьет сильный – болею за слабого.

Когда мне кричат: «Давай! Давай!» – шепчу: «Сам давай…»

А что делать?

Тупо присоединяться?!

Я в молчаливой компании всегда колебался: шутить или не шутить.

Хотелось помочь людям.

А потом поумнел настолько, что понял – можно и не шутить.

А потом еще поумнел и понял – лучше не шутить.

А потом понял: попытка хуже, чем шутка.

В молчании и ум, и юмор, и отношение к женщине, и образованность, и точка зрения, и интерес.

В общем, т-с-с…

– Почему бы вам не написать что-то серьезное?

– Пишу… Вы меня как раз оторвали…

– Что пишете?

– Детектив, где участковый инспектор раскрывает убийство и не может никак раскрыть.

– И что же? Он раскрывает в конце?

– Нет. Не может.