Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

Унижается.

Нам в зоопарке приказывают: добейтесь, чтоб у вас слоны размножались.

Я говорю: как они в таких условиях могут размножаться?

Слон дореволюционный.

Слонихи нет.

А вы добейтесь.

И мы добились…

Но они не размножаются.

Я так скажу: добиться можно – заставить нельзя.

В клубе знакомств силами самих несчастных проведена проводка и вымыты полы.

– Чего это они всю Одессу перекопали?

– Метро ищут.

Я – за любовь.

Но когда это происходит под большим свисающим куском штукатурки – это не любовь.

Шел суд над директором филармонии, которая находилась в долгах.

Суд в филармонии.

Дима Козак сказал: «Надо было во Дворце спорта судить и продавать билеты, может, из долгов вылезли бы».

Жара – плюс тридцать семь. Поезд шел сорок четыре часа вместо тридцати. Вопрос к проводнице:

– Как люди перенесли жару в вагонах без кондиционеров?

– Ой! Людям было плохо. Ой, плохо! Люди падали в обморок. У людей были сердечные приступы. Людей в буквальном смысле откачивали. Я уже не говорю о пассажирах.

Я не та касса, которая не дает сдачи.

– Ей было тридцать девять.

– А! Тридцать девять! Такая молодая!

– Тридцать девять – температура. Ей двадцать восемь.

В Одессе когда-то было столько интеллигенции, что когда один спрашивал, который час, – трое отвечали: «Спасибо».

Но были бережливы.

Когда одна старушка спросила, который час, ее подруга одернула:

– Вот же у меня часы.

Та сказала:

– Спрячь! Еще пригодятся.

До того напились, что сработала сигнализация.

– Алло! Это ты? Запоминай: сегодня в восемь у банка. Ты подходишь к милиционеру и набрасываешь на него петлю. Я затыкаю рот. Ты берешь его пистолет, вскакиваешь в машину…

– А кто это говорит?..

– А Игоря нет? А когда Игорь будет?.. Хорошо…

Когда я работал в порту, самое печальное было сравнивать себя.

Ты бегаешь, а пароходы стоят.

А когда остановился ты – уходят они.

В Африку, в Индию, в Сингапур.

А ты стоишь, где стоял.

И только смотришь и не понимаешь или понимаешь.

Сумерки обещали вечер.

Вечер обещал ночь.

И ничто не предвещало утра.

– В Кремль не опаздывают. Если вы опоздаете, вас не впустят, представляете?

– Да. Представляю. Вот как впускают, не могу себе представить.

Англичанин довольно сносно говорил по-русски.

Но оказалось, что это мат.

Как все устроилось, и не предполагал.

При таком обилии изображений – нечего смотреть.

При таком количестве радио – нечего слушать.

При таком количестве газет – нечего читать.

Вот и славно.

Проступают голоса людей, скрип снега, вопли тронутых авто.

Внутри закрытых кранов куда-то течет вода.

Наверху вечно и мучительно сверлят.

Подо мной страдают от моих шагов.

Мусоропровод грохотом провожает кого-то вниз.

Эти скрипы, вопли, стуки и лай называются тишиной.

Мы шли к этой тишине через всю телеканализацию, катастрофы, вой «скорой», визг тормозов, стрельбу, сексуальные и больничные стоны. Через аплодисменты парламента, предвещающие кровавое обострение. Через нескончаемую войну на Кавказе, через падающие небоскребы, через предвыборные грязи, через десятки комментаторов, придающих однозначному многозначительность. Через тоскливую сексуху, через чужую дебильную личную жизнь.

От чего молчание кошки кажется остроумным.

И все это как бы по нашим заявкам.

И все это для какой-то нашей радости.

Мы прошли через унизительные игры «угадаешь букву – дам денег».

Мы видели чужую жадность, похоть, предательство.

Розыгрыши людей с участием настоящей милиции.

Попробуй тут не разыграйся.

Мы прошли через споры обо всем, кроме того, что нужно: как жить и как выжить.

Чужая ненависть к мужу и жене лезет в нашу кровать.

Политические обозреватели бессмысленно уязвляют всех. Диким воплем заблудившегося перечисляют события недели, известные всем. Только узнайте меня! Запомните меня! Я буду комментировать криком, воплем, подтрунивая, подхихикивая, подпевая, подвывая – только запомните меня!