Михаил Жванецкий - Собрание произведений в пяти томах. Том 5. Двадцать первый век

Но марксизьм еще ничего. Это тихое такое. Внутри грызет и кислотой хозяина выедает. Хуже, когда в людях ленинизьм начинается. Это уже кислота наружу выходит.

Ленинизьм – это разлившийся марксизьм. Тут не дай бог спичка, или огонек, или искра, или шутка не к месту. Вспыхивает на века. Есть инкубационный период, пока марксизьм внутри развивается, человек друга ищет. Соединяйтесь и т. д.

При ленинизьме – врага. Ленинизьм – это открытая форма марксизьма. Тут о себе думать некогда. Тут вообще не до себя. Только о враге. Врага давай. Будет враг – друзья найдутся. Как говорится, начни отнимать – помощники набегут. В этом красота теории. Вначале враг наружный, потом враг внутренний, потом семейный, потом в детях. Теория правильно предлагает уничтожить врага, чтоб погасить в себе марксизьм. Вначале врага яркого, видного, розовощекого, в духах и ароматах, который, не выдержав своих успехов, возвел-таки... и ковры постелил, и медью покрыл, и все это стоит, сверкая, наводя на себя марксизьм, который, как компас, в человеке поворачивается дурным концом к хорошей архитектуре и всей силой бьет по куполу. После соседа яркого и ароматного, бьет сдержанного, который гораздо умнее, а все равно не выдерживает, и по понедельникам, чтоб не привлекать внимания, камбалу ест, а по ночам в ночном «Мерседесе» разъезжает с фарами, горящими в ночи.

Марксизьм в людях не ошибается и бьет точно. После обеспеченного бьет талантливого, а потом и просто способного, правильно подозревая в нем будущую обеспеченность. Избавиться от этого полностью нельзя. Маленькая злокачественная марксинка гнездится в каждом до поры, а при всеобщем возбуждении выходит зрелым ленинизьмом, поражающим народы.

Марксизьма бывает черная и белая. Белая, говорят, у творческих работников друг к другу. Кто лучше спел или написал, тому не сразу, но прощают. Белую марксизьму носят в себе, и довольно долго, криво улыбаясь и плохо аплодируя.

Но к тому, кто не только спел, но и приоделся в цепи и хоругви, к тому испытывают глубочайшую черную марксизьму с радужным ореолом.

Как же, мол, и голос – дерьмо, и музыка – дерьмо, и сам недалекий. И раньше таким не был. И жадный, и за копейку удавится. И все себе. На старость якобы. Хотя при таком отношении к окружающим до старости точно не проживет.

Когда все живут одинаково, марксизьм в человеке все равно выделяется. Этот премию получил, тот не болеет. Этот изобретатель. Этот в лесу ученый.

Но когда уже все заражены, марксизьм переходит в открытую стадию и грозным ленинизьмом за пределы государства выходит.

Он уже по отдельным людям не стреляет. Ему народы интересны, что нагло, богато и противно живут на глазах у всех. Шикарно передвигаясь, лечась, и изобретая, и, что особенно противно, сберегая… И, что еще противнее, оружие у них тоже, хотя и кроме оружия есть еда, вода и электричество. А в дальние районы ведет асфальт, не стратегический, а всеобщий, для завезения снабжения продуктов населению…

Тут уж лучше, чтоб марксизьм испытывали отдельные люди, пусть и в больших количествах, чем один народ к другим народам, скрежеща зубами в виде марша, что чревато опасностью и грозит полной потерей ископаемых, единственного богатства бедных народов.

С трудом завершая поэму, можно сказать, что жалобы и стоны – прямой путь к дружбе и человеческому общению. Рассказы же об успехах и высоких заработках требуют слушателя редкой силы и самообладания.

Теперь таких нет.

Вот ужас был.

Лечу в «Трансаэро» в первом классе, черт возьми!

Правда, в последнем ряду.

Но в первом классе.

Для верности отделен занавеской.

Пью легкие напитки.

Ем легкие закуски.

Но что же мне мешает?

Что не дает покоя в первом классе?

Последний ряд. И занавеска.

Я тех не вижу, кто в другом классе…

Но я их чувствую спиной.

Непрерывные разговоры, толчки, тычки, шевеления, плач детей, и не где-нибудь, а прямо в моем первом классе.

Расстояние-то между классами ничтожное.

Там анекдоты мерзкие, дыхание зловонное, дети, тыкающие в спину.

И эта тупость, примитив, жалкая еда, скудоумие и бедность!

Как они там живут?!

И ужас в чем: чуть отклонился – и ты там! Откинулся – и ты уже лежишь с бокалом и салфеткой в низшем классе.

За что?

Я же платил, я полз, я рвался.

На мне «Армани» и «Версаче».