Александр Моралевич - Пуховый птенец пингвина

Тогда, для легальности обряженный в обменщика опытом, из Томпака отбыл на берега Амура толкач. Средь заснеженных таежных просторов и лесосек, взгромоздившись на пень, летящим голосом кричал он реальным поставщикам о совести, трудовой республике юга, рабочей чести, моральном удовлетворении от материального поощрения и пр. Но все было без пользы, лишь в «Буримэлесе» подошел к пеньку сипатый мирянин, подошел и сказал:

— Ты, товарищ посланец, не толки воду в ступе. У нас, может быть, от явления молнии сгорел лесозавод, и мы, может, его восстановим. А покуда никакой вам дощечки не будет, и советуем брать материал обрезной и необрезной.

Такой странный синагогальный проистек разговор.

— Да зачем же нам та необрезь и обрезь? — закричал, взволновавшись, посланец. — Вы гоните нам в срок, что предписано.

— Вы, товарищ, в тайге обнаруживаете детский подход и утомительную настырность, — сказал и ушел сипатый.

А затем и Урыбалкинский деревообделочный комбинат известил юг страны: у нас тьма проблем, так что тарной дощечки не ждите.

Известил и Сестринсклескомплекс: мы должны давать вам фанеру, но не будем давать.

Известили восточные леспромхозы Хонуй и Сизовка в игривом, многозначительном стиле: тарной дощечки не будет, но взамен можем отоварить пиломатериалом хвойных пород, так что ловите случай.

И вовсе уж на ушко доверительно шепнул консервщикам «Глубьлеспром»: дощечки нет и вообще не предвидится, но не сторговаться ли нам иначе и полюбовно? Мы вам можем взамен кубометра тарной дощечки отвалить аж по два куба кругляка благородного кедра. Им отделать филармонию или автовокзал — все подохнут от зависти.

При этом подпись: «Глубьлеспром. Ядвигин».

Подумать только — наивыгоднейший обмен! И какие открываются перспективы! А коли предложат за пять кубометров тарной дощечки полкубометра кедровых орехов? Или восьмую часть кубометра икры лососевых рыб?

Интересные обменные предложения могут назреть от реальных поставщиков Госснаба.

А пока они назревают, в Томпаке происходит вот что: миллионы банок первоклассной продукции, произведенной еще три года назад, хранению больше не подлежат. Эти банки взрезаются, содержимое идет на переварку, затем закатывается в новые банки, а старые из пищевой дефицитной жести идут на свалку. Сотни рабочих, напрочь снятых с производства консервов, вручную воздвигают из невывезенных банок индийские гробницы и пирамиды Хеопса. Все мыслимые помещения в Томпаке арендуются под хранение готовой продукции. Дворец культуры и общежития сезонных рабочих до потолков заштабелеваны корнишонами, патиссонами, соками. Даже вокруг промышленного парового котла в зале котельной бастионом воздвигнуты банки. Но теперь, товарищи, сообщим вам, что не без радости и в этом фантастическом, неправдоподобнейшем деле: за счет перевода на централизованное пароснабжение паровой котел вообще ликвидируется, и, ура, еще один зал целиком будет превращен в консервную усыпальницу.

Словом, если это действительно так, что природа не терпит пустоты, то вскоре все пустоты города Томпака будут заполнены экстраконсервами.

Так было, так будет.

Всегда прогрессу любой отрасли сопутствовало борение идей, школ, взглядов.

— Нет, Лаврентий Аркадьевич, ваша оценка проблемы «хищник — жертва» ошибочна! Вы далеко от переднего края.

— От такого слышу, Аполлинарий Евстахиевич. Это вы плететесь в обозе. Это вы научный повозочник.

— Как же я, когда Нико Тинберген учит...

— Ну и что же, что Нико. А вот Хайндт...

— Хайндт Хайндтом, а придется носом вас ткнуть.

— Кишка тонка, Аполлинарий Евстахиевич. Еще кто кого ткнет.

Признаем: не всегда парламентские выражения сопровождают борение школ, идей, взглядов. Но что замечательно, в большинстве случаев — таковы общепринятые нормы нашего общества — борение ограничивается рамками отрасли и идет ей на пользу. И безвылазно сидит Лаврентий Аркадьевич во главе своей отрасли в лабораториях, а Аполлинарий Евстахиевич, добывая контрдоводы, во главе своей школы карабкается на Памир, Копет-Даг и Тянь-Шань.

И потом сойдутся противники, сшибутся в честном бою, молотя друг друга латинскими крылатостями и специальной терминологией, и станет все ясно. К Лаврентию Аркадьевичу державным шагом приблизится Аполлинарий Евстахиевич, пожмет руку и скажет: