– Троецарствие, – заверещала Ана, даже не метнув кости.
Кинула – и расхохоталась. Вервр по слуху понимал: падают, катятся, замирают… и толпа обречённо вздыхает. Еще бы, людям кости одинаковы, а вервру или атлу с их чуткостью нетрудно понять и малейший дефект развесовки, и создаваемое им поведение при броске. Тем более хитроватая Ана не кинула далеко, а перевернула ладонь над самым столом.
– Ана, а где твои родители? – спросил сидящий напротив кривоватый тощий человек, тот самый, что сказал про шельму. – Тебя, наверное, потеряли. Переживают.
– Тятя-пама не теряет, – гордо сообщила Ана, сгребла кости и снова скатила с ладошки. —Троецарствие! Хочу мёд. Липовый.
– Три раза в день пить, по полкружки, – загудел смутно знакомый голос. – Печёный лук прикладывать к нарыву, тёпленьким.
– Шельма? – не поверил вервр, вслушиваясь. – Вот от кого не ждал перемен даже я…
Теперь нового гостя заметили, к нему дружно обернулись… и охнули хором. Вервр демонстративно прочесал волосы назад, убирая от лица. И улыбнулся, огорчаясь обычности своих зубов.
– Леший, – выдохнули особо умные из дальнего угла.
– Вы и есть тот самый… пама? – обрадовался кривоватый человек. – А я зовусь Голос. Сразу видно, вы человек достойный. Будьте добры, не сочтите за труд спасти здешнего старосту. Он от забав вашей Аны вот-вот полезет в петлю. Он бы ещё в ночь полез, но я втолковал ему, что девочка шутит, серебро ей не требуется. Я прав? Она славная. Только такая, знаете… вольная.
– Воля! – кивнула Ана, снова выбросив на костях непобедимое в игре и почти невозможное «троецарствие».
– Я говорил ещё и про ответственность, – тихо напомнил вервр.
– Велел: прилепись, – надула губы Ана, всполошилась и смахнула кости на пол, подальше. Вцепилась в кружку с морсом. – Я вот… я леплюсь. Вот. И вот. И вот.
Она собрала ближе все кружки, покосилась на монеты и смущённо вздохнула. Тронула пальчиком ближнюю.
– Подарок. Новый. Тебе.
– Не ругайте её, – вступился Голос. – Она добрая, только сразу такого наворотила, что теперь не знает, как бы сбежать. А я взял с неё слово, что не побежит. А староста сам виноват, пьян был вусмерть и хвастался. Ну и мы хороши, стали жаловаться и отвлеклись… Вы не встречали молодую женщину? Мы разыскиваем её пятый день, всё без толку. Темноволосая, звать Чиа, она тихая и с людьми настороженная. Сиганула в лес, мы уж и звали, и искали…
В каждом слове Голоса звучала настоящая боль. Вервр удивился – надо же, душу человек вкладывает, переживает. Это не все умеют, даже для близких. И Шельма вздыхает солидарно, ему тоже тяжело. Хотя прежде выходки «честного вора», проклятого родней, были порой хуже деяний его знаменитой мамочки Белоручки. Кто дважды пробовал свести Алого Пэма прямо из конюшни? Кто на спор влез во дворец к канцлеру, устроил жуткий переполох и умыкнул породистого щенка? Кто пристегнул к единой цепи спящих на посту стражей и последним туда же, на общую сворку, добавил разъярённого кота?
– Надо же ж Чиа искать, а мы от кашля лечим, от чирья, – буркнул Шельма, глядя в упор на вервра. – Вот же ж вилы! Ана ж меня надула в кости! Да шагни я за порог, кого сунет в петлю обобранный до нитки староста? А? Вот же ж… шельма мелкая. Аж завидно.
– Ан, прости, – «обуза» принялась сопеть, готовя порцию спасительных слез.
– Ответственность, – строго, с нажимом выговорил вервр. – Ты не поняла?
– Поняла. Подарок же! – слезы покатились градом. – Тебе. Цветы.
Вервр поморщился. В нелепых спорах с Аной отчего-то он не оказывался прав так, чтобы вес правды не дотягивал до неоспоримости. Вот и теперь… разве он верно поступил, бросив ребёнка в ночном лесу? Разве он не знал, на что обрекает деревню… а затем и Ану? И себя – в худшем случае.
– За Чиа не переживайте, она сама найдётся. Ей надо еще немного побыть одной. И – спасибо. Я оказался должен вам, – покривился вервр, кивая поочерёдно Голосу и Шельме. – Ана, как быть с моим долгом?
– Спинка! – Ана ткнула пальцем в кривоплечего. – Лечи.
– Я не лекарь, – отмахнулся вервр. Задумался. – Хотя… кости умею и дробить, и перебирать, и составлять. Пошли, немочь. Ана просила за тебя. Значит, готовься к пытке, так тому и быть.
Вервр пошевелил пальцами, намекая, что в смысле правки позвоночника он очень даже зряч. Голос оживился, сполз с лавки и захромал вдоль стола. Староста протиснулся к вожделенному серебру, составляющему не его личное достояние, а ценность всей деревни. Было слышно, как мужик подгрёб монеты, лёг на них и завыл тихо, проникновенно. Не успокоился на этом, принялся вдумчиво драть бородёнку и красочно, рисуясь перед селянами, клясться не пить ни браги, ни настоек.
Читать дальше