Игорь Олен - Гибель Республики. Хроника в сценах и документах

Цезарь кашляет, и приносят записку, кою он быстро прячет в кулак.

Катон ему:

– Если Цезарь решил спасти жизнь мятежников ― бойтесь Цезаря, что на наших глазах, смотрю, сообщается с ними. Цезарь, читай вслух, чтó принесли.

– Безделица… Зря ты, друг…

Но Катон, пройдя к Цезарю, отнимает записку, в коей Сервилия, уподобивши Цезаря току «чистой амброзии», из которого хочет «пить, пить, пить», признаётся в любви к нему и «готова на всё, на всё!»

Катон мнёт письмо, продолжая: – Рим велик не оружием, но законом, но честью. Вспомните, как торквáтов сын был казнён лишь за ту вину, что был храбрым настолько, что победил врага, не дождавшись приказа. Страшно судить зло? Я уделил бы доводам время, но его нет, отцы. Катилина под Городом, а внутри римских стен мятежники. Думать некогда. Мы казним заговорщиков по обычаю предков… Консулы, это воля сената! Будьте суровыми!

Цицерон кличет ликторов, но коллега по консульству отсылает их. Цицерон их опять зовёт, посмотрев на Катона.

Цезарь ярится: – Властность Катона невыносима. Я покидаю вас, ибо я против казни!

Вслед ему топают. – Трус, беги! Честь Катону, правнуку Цензора 10 10 Марк Порций Катон Старший (Цензор), деятель Римской Республики. В 184 году до н. э. был выбран цензором. Строгость его цензуры славилась. !..

Позже, выйдя из храма, тот вопрошает: – Граждане, есть за мною проступки?

Толпы немедленно:

– Нет, Катон. Ты пугаешь безгрешностью.

– Вас упорство в безгрешности устрашит.

Всё тихнет.

– Я был за казни катилинариев, чтоб спасти государство.

Толпы отшатываются, вскрикнув:

– Ты ужасаешь и в добродетели! Здесь бессилен суд человеков!

Гортензий, оратор азианского стиля, в дневник

Прожил полвека. Что совершил? Что знаю? Я наизусть знаю Плавта, Энния, Пифагора, Платона, Анаксагора, Гракхов, Софокла. Был я и консулом, и усердным сенатором, но с тех пор как кричит Цицерон-профан, я почти отошёл от дел. Опрощение! В Рим пришло опрощение. Днесь любой равнодушен к принципам древности и приветствует виды мудрости новой, пресной, банальной и прагматической. Глас бессмертных богов, кой явлен нам в философии, и традиции значат меньше, чем ругань шлюхи, чем байки черни. Я в замешательстве: отчего каждой новой банде ровесников есть нужда громить кредо прежних ровесников и являть на свет зёрна собственной мысли с верой в их тучность? Так ― когда Цицерон и сходные пустозвонят истошно, будто им ведомы корни истины, и внушают свои, бесспорные, дескать, веру, законность, нравственность, норму. Нет в них познаний, но в преизбытке самонадеянность…

Что ты судишь других? А сам ты, о, Квинт Гортензий?

Я, если правил речь, опираясь на мудрость, видел холодность, непонимание, и тогда заводил о пошлом: сколько мер золота у Лукулла, с кем была Клодия в праздник Вакха… Это я делал сорок лет риторства и потом нашёл в Цицероне себя, пустейшего, а в Катоне ― великость, словно впитавшую суть богов и времён. Недаром он семя гениев, бюсты коих на Капитолии: там и Цензор – Стойкость и Нравственность, Благородство и Честность, Друз – Ум и Доблесть, Энний – Наитие, Дар Глагола и Чувство, славный наш Энний, родоначальник римской Евтерпы (Цензор привёз его из провинции). Их возвышенный дух устроил, дабы Катон вник в смыслы, то есть в понятия, коих нету в реальности. Он, лишённый отца и не помнивший мать свою, погрузился в абстракции, чем избегнул влиянье плотских пристрастий. Как бы то ни было, он в итоге стал не вполне человек, а, – муза, где твоя помощь? – нечто подобное воплощению принципов. Если мы порождаемся для стремления к истине, чему движитель наш таинственный разум, боги послали миру Катона в качестве света в мраке пороков… Стройно поведано о Катоне, хоть я лукавлю, словно пропойца, выбравший вместо тирских вин с их изысканной тонкостью крепость вин италийских. Ибо другим я занят и мучим…

Марция, я люблю тебя! Отчего ты жена титана? Я маюсь в мысли, что разорю его. Мы с тобой его грабим, ведь ты уйдёшь вот-вот от Катона. Но… мы опустим взор и свершим-таки кражу, ибо, когда ежедневно мы предаём богов, нам простительно изменить Катону. Чтó ему, хладному к человеческим чувствам, эти безделицы?

В тёмной тоге Катон идёт сквозь толпу, у которой дубины в руках, и слышит:

– Стой! ты на смерть идёшь. Глянь, нас тысячи! Мы хотим дать Помпею полную власть, для того чтобы он, Помпей, дал нам хлеба и зрелищ. Прочь, Катон! При тебе в душах совесть. Совесть – обуза. Мы обменяем совесть на деньги. Знай, что нам проще убить тебя, чем терпеть её, совесть. Прочь, Катон!