Яся Белая - Сны Персефоны

– Вот как, – мягко начал он, – значит, ты всё знаешь?

Она гордо вскинула голову, радуясь, что может сдерживать слёзы. Неважно, что он сейчас с ней сделает – изобьёт, изнасилует, она всё равно скажет:

– Да, я знаю теперь, какие важные дела бывают у Владык. – Он хмыкнул, шагнул к ней, но она выкинула вперёд тонкую руку в предупреждающем жесте: – Не подходи, изменник. – Странно, но хрупкая преграда остановила его. – Как ты мог! Променять меня, меня(!), на неё? – слёзы всё-таки выступили – злые слёзы обиды и унижения. – Но теперь не придётся. Она больше не позарится на чужого мужа. Эта трава, – она швырнула в Аида пучок цветов, – твоя Минта. Наслаждайся ею, а меня – не тронь. Этими руками… что её…

Она задохнулась, сжимая кулаки.

Глаза мужа сверкнули яростью, одним прыжком, как зверь, он настиг её, схватил и впечатал в стену, а потом, зажав тонкие запястья в железном захвате над головой, впился в её губы диким поцелуем.

– Всегда… только ты… – шептал он горячечно, сдирая с неё одежду и осыпая колючими жаркими поцелуями, – я не видел её лица… только твоё…

– Мой… только мой! – задыхаясь, говорила она, жадно отвечая на его поцелуи и бесстыдно стягивая с него хитон. – Никому! Никогда! Убью любую! Уничтожу…

Аид отстранился и заглянул в его глаза, затуманенные сейчас в равной мере гневном и желанием, и вдруг – расплылся в такой довольной улыбке, словно ему только что преподнесли ценный подарок.

– Ты ревнуешь! – радостно констатировал он.

Персефона взревела, вывернулась, схватила стоявшую на столе чашу, где плавали веточки мяты, и ловко запустила в него, как диск.

– Гад! Как ты можешь радоваться?! Я и тебя убью!

Аид же, вместо того чтобы злиться, весело рассмеялся и ловко увернулся от летящего в него снаряда. Чаша разлетелась вдребезги, встретившись со стеной.

Тогда в Аида полетел нож, которым Персефона подрезала стебли цветов.

Аид поймал его на лету, откинул прочь, затем поймал и Персефону, вернее, маленькую эринию, которая кусалась, царапалась, брыкалась, и увлёк её на кровать. Прижал, впечатал в подушку запястья и навис над ней:

– Собственница! – сказал он. – Царица моя! Владычица! Знай, для меня не существует женщин, кроме тебя. Я, недостойный, оскорбил тебя, коснувшись другой. Но лишь потому, что сходил с ума от тоски по тебе. Она предложила, я взял. Ни я, ни она не стоим твоей божественной злости.

Она высвободила руки, обвила его шею, притянула к себе и прошептала на ухо:

– Не оправдывайся, любимый. Ты Владыка, а не смертный, которого жена застукала с другой.

– Повтори то, что ты сказала… – севшим голосом потребовал он, а глаза его потемнели до цвета самой глубокой бездны.

– Про Владыку? – лукаво спросила она.

– Нет, раньше…

– Любимый, единственный, самый нужный… Никому не отдам… – срывающимся тоном проговорила Персефона, и была зацелована.

В ту ночь он даже позволил Персефоне быть сверху, хотя при этом крепко, до синяков, сжимал её бёдра, контролируя процесс и задавая ритм: бешеный, рванный, жесткий, причиняющий боль – именно такой, какой был необходим ей, чтобы переплавить клокочущую злость в яркую страсть…

Тогда-то он и поверил, наконец, что любим. И Персефоне довелось видеть удивительное – сияющие тёплым светом глаза подземного Владыки и его счастливую улыбку, делавшую его очень молодым и очень красивым.

Четыре месяца Персефона купалась в любви и обожании, возвращая их в ответ. Прощаться в этот раз было особенно тяжело.

Вернувшись на поверхность, Кора всё ещё жила тем, Подземным, миром. И воздух не казался ей таким сладким, ручейки звонкими, а цветы и вовсе раздражали своей яркостью. Она часто отлучалась в библиотеку Тота, чтобы почитать в тишине, а люди сетовали: весна в этом году холодная.

Коре настолько не было дела ни до чего, что когда Иахе сообщила ей, расчёсывая и вплетая в волосы цветы, что у Афродиты новый любовник, она только хмыкнула:

– Последний, что ли.

– О нет! – патетически воскликнула подруга. – В этот раз, похоже, Киприда 33 33 Один из эпитетов Афродиты. серьёзно влюблена. Да и видела бы ты этого красавчика! Наш Аполлон ему не чета!

В разговор включились и подбежавшие Фено и Левкиппа. Они наперебой стали рассказывать об Адонисе. Мол, он финикиец. Его прерогатива – летнее цветение, красота, желание. Все-все нимфы влюблены в него, но разве он посмотрит на кого-то, если ему благоволит сама Афродита.