Гордей Кузьмин - Оковы небесного сияния

– Нет ничего дороже жизни! – изрек ворон, взмывая в серые тяжёлые свинцовые небеса, из которых мигом посыпался пепел. – Ты идиот, Виктор, ты мог жить, но ныне ты в оковах по собственному желанию! – промолвил Витольд, улетая в далекие мертвые земли Агрона, где поля, где мяса много, где воют мертвецы за булку гнилого хлеба.

А Виктор шел, трупов по дороге обращая в пепел, он шел, босыми теплыми, целыми и такими розовыми, как у ребенка ногами окунаясь в кровь. И тяжко вздыхал, очами в небеса взмывал. И тут он ощутил запах гари у ноздрей, ведь на него свалился здешний снег.

– Это пепел… Или снег? – спросил вдруг юнец, взирая на молву небес. Свинцовые облака пылали красными пожарами, в них скрывался пепел, что ныне падал, ведь становилось холодно. Всё тело Виктора сковал безжалостный холод, опустив руки свои под ноги. Прошлась прохлада по ногам, сковала позже по рукам.

Агрон, куда стремился Витольд, – место для пожирания гнилья, для поедания падали голодных масс. Даже молвили тут мертвецы, что там когда–то прорастали трав зелёные кусты, но их тут же пожирали, не давая распространения по мертвой, кровью залитой земле. За Агроном сияли пламенные восходы и заходы, да всегда там было зрелище прекрасно. Туда все здешние пытались попадать, они шли по рекам крови, что текут оттуда, где полыхает рассвет, сменяясь алым закатом, они шли и приходили, но позже падальщикам привозили их изувеченные тела. А однажды творца они привезли, что гнилью был пропитан насквозь, а в дневнике его написано легко да давно составленная мудрость: «Везде хорошо, где нас нет… А тут войны идут бессмысленные, тут наших убивают, тут своих казнят, а закаты и рассветы здесь пропитаны не красотой, а залитою кровью, вытекающих из недр, из которых изредка вытекает нефть.

Одинокие места, темные сожженные поля, пепел, летящий из небесного массива, падающий на головы. Холод. Жестокий зимний холод, хоть и не указывает на зиму. Запах гари, противный запах гари и боль, что ты не чувствуешь, но она с тобой, она сзади, она спереди, справа, слева, сверху и снизу, это воздух, которые несет с собой легкий вкус прогнившей плоти, что будет обглодана стервятниками, которым ничего не остается, как пожирать вонючую плоть, как отрывать последние куски мяса от неё.

Тут нет памяти, есть только момент, которые так беспощадно норовит вырвать тебе глаза, лишить воздуха и смысла идти дальше. У мертвецов, что изредка встречаются на пути пустота в глазах, лишь холодный мрак, лишь та просьба у свинцовых небес о даровании покоя, но в этих краях никто, даже тот, чья душа изуродована и мертва, не найдет покоя, ведь это место и есть тот покой, которого искали эти чертовы мертвецы… А вокруг это пустынного хаоса, что окружен завесой тайн и вопросов просто становиться страшно. Этот тихий, неслышимый ветер создает хотя бы что–то в ушах, но даже он не спасает от безмолвия тон трупов, что, как на подбор, разложены, словно тропа или плот из бревен. Идти по ним – безбожность, но и выхода другого нет. Только вперед, только по трупам… но ради чего? Ради чего люди шествуют по мертвецам и холодным головам? Я, увы, ума не приложу, но Виктор идет… у него цель, ради которой он готов стать монстром. Но цель поистине божественна, достойна восхваления самого бога, ежели та сущность имеет в этом мире из разбитых кровью зеркал. И напор нужен кровяной, чтобы хоть одну трещину вызвать на стекле? И какой нужен нрав того, кто её выливает, но, увы, тут все безнравственны, поэтому и за них всё делают.

Сей мир жесток, но в нем нет понятия добра, в нем нет и зла, тут всё так, как в реальности, но только без прикрас. И это жестоко и выбивает из него, и кажется всё мигом таким реальным и живым…

Виктор шел по мертвой почве, он скитался, он не знал, что делать дальше. Была только цель – найти её, что вылечит и примет его живым, здоровым и вновь полюбит, пока цветут вокруг цветы. И чтобы хоть капельку отвлечься от тоски, чтобы не потерять душу мимолетом, он рубашку свою отодвинул, высунув кулон. – Я приду, ты только жди… Я найду её, найду смерть и выполню часть своего договора… – говорил он тихим, слабым голосом, хоть на лице сияло мужество. Он поцеловал кулон, а по щекам потели одинокие и соленые слезы, стекающие до губ, оставаясь на них. И вдруг ударит молния, и вдруг жизнь пролетит пред глазом, но была ли это жизнь, ведь мир, в который он попал, не есть жизнь, это чистая смерть, это чистый страх и холод…

II . И холодно, и страшно смотреть в немые зеркала.