Наринман БекАр - Пропавшие Герои, или Воин и Дева

Как и прежде, красива была она, и, как и прежде, была она ему ненавистна. Красавица со злобой взяла его руку и повела в сокрытую палату. Воин видел, как замирают подле него герои, жаждущие деву. Потом Воин и она шли темными коридорами, куда слабо долетал свет мечей – установился приятный глазу желтый полумрак. Тепло дерева и тепло ее влажной ладони. Они шли, молчали и ненавидели друг друга. Потом некоторое время было темно, но они продолжали идти, дева совершала точные шаги в непроглядном мраке – три шага вперед, затем направо и еще семь шагов…

«Зачем эти тайны? Даже если и найдут воины сокрытую палату, все равно они не смогут касаться ее», – злился он и крепче сжимал ладонь красавицы, до боли. Но она молчала. Гордость не позволяла признать, что ей больно. В темноте отрылся теплый и мягкий свет, они вступили в него.

2

Палата была маленькая, но уютная и впрямь сокровенная. И странным показалось Воину, что не мечи освещают ее – веяло хвоей, горела сосна, а огонь из каменного очага и что-то еще. Стены были деревянные, но не мертвое дерево окружало их – дубовые живые стволы вырастали из пола в ряд, тесно прижавшись друг к другу и образовывая четыре стены, сплетаясь вверху кронами в зеленом лиственном куполе, где в выси мерцали светляки на качающейся в ветре листве.

Весь пол был выстлан шкурами, темными, мягкими. У самого очага в углу, на камнях лежали яства и напитки, каких не было в главной зале. Кувшины с медом, цветные фрукты и горячее мясо с зеленью. «Вот и вся награда победителя: есть, пить да нежиться на теплых шкурах с женщиной, а завтра все мы будем драться за это да лишаться своих голов», – зло думал Воин, рассматривая палату.

Дева давно отпустила его руку, закрыла толстую дубовую дверь, срастающуюся с деревьями; и теперь же искрами черных гневных глаз гордо взирала на него из дальнего угла палаты. Он же и смотреть на нее не хотел. Она сбросила с себя черное платье, как кожу, и он невольно посмотрел на нее – смуглую, нежную в тонкости плечей, с торчащими черными сосцами на больших и красивых грудях, с черным жестким волосом меж упругих ног. Голая, она зло смотрела на него и приближалась, как какой-то неведомый дикий зверь. Одной рукой он схватил ее за шею, ее груди качнулись, другой он стал сжимать ее грудь. В ненависти он стал сдавливать грудь, шею, а она вонзилась ногтями в его бок, и уже кровь стекала с него. С усилием они оторвались друг от друга.

Какой-то гнев мешал ему говорить с ней, заслонял горло его от слов, что пеклись в беспорядке, как похлебка, в котле-груди Воина. Дева же с горечью с влажными очами отошла, надела платье и, казалось, тоже пыталась сложить слова из жгущих грудь букв. Они долго молчали, наконец он молвил:

– Я не знаю, кто ты, я не знаю почему, но я тебя ненавижу всем духом своим.

– Я не отвечу ненавистью, ибо этого мало. Я готова проклинать тебя, Воин. И проклятия эти, кажется, жили во мне всегда и только для того, чтоб излиться на тебя.

Потом они снова долго молчали. И снова она изрекла:

– Как бы я ни ненавидела тебя, о Воин, но, если я не ублажу тебя, не дам тебе твоей награды победителя, меня накажут.

И Воину показалось, что она расплачется, но голос ее был суров.

– Я не желаю тебя, – молвил он. – Тебя не накажут, считай, что я взял свою награду, мне достаточно сладкого меда.

Только недавно он хотел поговорить с кем-нибудь и задавать вопросы, но вести разговоры с ней ему мешала горечь в нутре. Он лег в углу, закутался в шкуры и заснул. Утром она разбудила его, вылив на него мед из кувшина, и повела через мрак коридоров, в которых всегда была кромешная тьма. Шли они так, пока утренний свет мечей не забрезжил далеко впереди. Она вывела его в свет большой залы и там оставила, даже не взглянув.

–Я буду единственным из тысяч, кто не покрывал тебя, – сказал он. – Сегодня ты вернешься к своей прежней жизни шлюхи.

И тут дева подняла свое усталое бессонное лицо и зарыдала.

– Я девственна, ты был бы первый! – она кинула это и скрылась во мраке коридора, и увидел он, как хрупкая маленькая и согбенная тень ее присоединилась к мраку.

«Ты лжешь. До меня ты уводила большого воина», – подумал он, и протрубил рог. В его мире зазвенели, заблестели мечи. Всю злость свою, собравшуюся за ночь, он тратил на битву, а когда злость закончилась, сил его не стало, ведь в гневе сильна бывает рука, гнев дарует силы могучие, но быстро истощает. И чуть было не зарубили Воина мечом по имени Последнее отчаяние, и вмиг этот увидал он внутри себя полное слез лицо Девственницы. И без ведома его проникло внутрь него сочувствие к ней, состраданием исполнилось сердце. Не хотел он, чтобы кто бы то ни было без ее согласия брал ее силой, унижал ее девичество да истязал. Он не думал, правдивы ли ее слова, он вдруг почувствовал ее слезы, как свои собственные, хоть он никогда и не плакал. Было стыдно ему это.