Наринман БекАр - Пропавшие Герои, или Воин и Дева

Воин же пил вместе со всеми, но не понимал, отчего они все здесь, отчего таков порядок. Битва утром и пир вечером. Отчего нельзя не убивать друг друга, а просто упражняться в силе до того момента, пока Волк не явится к Чертогу? Тут он вспоминал ту злую Тучу, и казалось ему, что именно он как-то связан с нею, его охватывала тревога и какое-то неотвратимое мучение. Он должен быть готов! К чему? Тогда он принимался спрашивать каждого об этом Чертоге, Туче, Волке, но каждый либо еле ворочал языком от лиха меда, либо кричал нечто несвязное и пел песни, или же и вовсе не мог говорить.

Тогда Воин обратил взор на Старца, к тому, кто знал ответы. Но вид его и величие вселили в грудь Воина страх и смятение небывалые. Подумав, он решил идти к Берсерку, только тот был чист головой, ибо меду пил умеренно и ожидал женщину. Воин пробрался к нему через крики, песни и сотрясания медовых рогов, да только хотел было рот раскрыть, как к победителю подошла дева, взяла его за руку и повела в потаенную палату. Воин пошел за ними и хотел окликнуть их да дружески остановить, но огонь прожег все его тело, он стал безмолвен и недвижим и почувствовал на себе грозный взгляд Старца. И каждый, кто желал схватить деву или остановить уходящих, тот подвергался мучениям и был недвижим несколько часов – таково правило, только победитель мог касаться девы.

А Берсерк и дева удалялись. Но она, будто почуяв что-то, замерла и обернулась. И увидел Воин ее лицо, а она, словно так и нужно было, посмотрела только на него, их глаза встретились и… такой злобой одарили друг друга. Преисполнился он ненавистью к этой женщине. Он видел ее в первый раз, но, неизвестно почему, она стала ему так неприятна и ненавистна, что он тотчас пожелал зарубить ее. В ее же глазах сверкала злоба и обида, с презрением она глянула на него и пошла прочь, быстро уводя за собой победителя в сокрытую палату Чертога.

Воин так и стоял недвижим и не понимал, отчего она так неприятна ему, отчего вызвала в нем ненависть великую, ведь видел он ее впервые и сама она была хороша собой. Маленького роста, смуглая янтарная кожа – дикая прелесть, глаза – черное золото, черные долгие, как ночь, волосы, черное платье, как кожа, на пухлых упругих грудях, плоском животе и на миниатюрных, но истинно женских бедрах. Изогнутых, как волны. Каждый воин желал ее. Каждый хотел трогать ее тело, сжимать ее груди, целовать черные, как изюм, сосцы, брать ее – поэтому каждый, кто дерзнул нарушить правило, мучился в неподвижности, желании и в огненной боли. И только одному Воину была она ненавистна, и он даже не знал почему.

«На самом деле они лишь говорят, что за ради битвы с Волком сражаются, все они сражаются только для одного – дабы быть с нею», – думал Воин, стоя в окаменении и смотря на неподвижных воинов перед собой, на которых падал уже утренний свет мечей. Меж ним и другими неподвижными ходили и те, кто в ту ночь был в дальних углах Чертога, и потому не видали они девы. Они посмеивались над остальными и щекотали их. Много вопросов имел он в сердце и желал задать их, но не мог говорить.

Наконец он зашевелил пальцами, а после и рукой, затем начало освобождаться все его тело. Но не успел он окликнуть проходившего рядом с ним воина, как затрубил рог, светильня принялась опускаться, и все в Чертоге, похватав мечи, начали друг друга рубить да колоть. И так он разозлился на сей заведенный порядок, на деву, на то, что не только не мог получить ответов, но даже задать вопроса как следует, ему не удавалось.

И преисполнился он гневом великим и схватил меч, и чудо: узнал он в нем свое оружие и вспомнил его имя – Справедливый гнев. И бросился в звон и блеск мечей, и в ярости не было ему равных, и одолел он всех до одного, кого встречало острие его гнева, даже над Берсерком взял он верх, но с превеликими стараниями и чуть было сам не погиб. Не жажда к победе, но больше гнев и ненависть к деве толкали его в битву. И была эта ненависть велика, и с жаром бился он. И встал он на острове из тел и смотрел в красные воды, отдыхая от гнева и готовясь задать свои вопросы первому ожившему.

Мечи наверху уже давно горели закатом, и свет их постепенно угасал, как и гнев Воина, а убитый у ног его оживал, приходили в себя и другие. Воин помог подняться ожившему и раскрыл рот свой; но Старец возгласил: «Честь Герою!» – и оживший подхватил сей глаз, и следующий оживший поступил также. Наполнилась Чертога хвалебными речами, и не заканчивались они до самой ночи.

Ночью же, когда мечи мерцали, как свечи, и отгоняли мрак, вокруг Воина образовался круг храбрецов, подобных ему, вели они мирные беседы и тихо пели песни в дальнем углу Чертога. И думал он, настало время для вопросов, но не смел он задавать их, ибо пристально глядел на него Старец, наблюдал. Под взором его стыдился Воин расспрашивать да ставить под сомнение устройство заведенного порядка. Подумал он, что завтра не будет он так рьяно сражаться, проиграет битву, а внимание достанется другому, перестанет Владыка смотреть на него, тогда-то он и расспросит своих товарищей о здешних местах. Не успев додумать свою мысль, он был потревожен девой. Она тронула его за плечо, он повернулся, остальные застыли в огненном вожделении.