Михаил Кочнев - Миткалевая метель

Сам камешки через левое плечо швырь да швырь… И доткать обличья-то царицына еще самую малость, а там — и за детинушку можно приняться. Да вот поди ж ты…

— Как же теперь? — Истома, маята одолела хозяина.

— Я уж на глазок, у меня глаз памятлив, — говорит Балабилка.

За все теперь Балабилка в ответе. Новый узор писать недосуг.

Скатерть — к царицыну празднику, а праздник на носу.

Хозяин с угрозой:

— Смотри же у меня: не подгадь дело, а то голову с плеч!

Через день подошел хозяин на скатерть глянуть; с ткачей — пот градом, в пыли, в пуху они, света белого не видят.

— Пять, восемь, девять, двадцать! — выкрикивает Балабилка.

Гусь и Грош в четыре руки дергают веревочки; не успеешь глазом моргнуть, а уж нужный номерок подняли. Беляй с Мартьяном челнок бросают.

Наклонился хозяин над сотканным.

— Когда кончите? — спрашивает Балабилку.

— Сам не ведаю… Видно, к царице на показ бес узор отнес да и потерял во дворце. Подметало поднял, в ящик бросил. Бес, видать, копается в царском мусоре — вот уж, наверно, чего-чего он только не узнал о царице!

— Это ты про какую царицу?

— Вестимо, про мусорную…

Только скатерть со стана сняли, царские гонцы — к хозяину. И глянуть как следует не дали. Сами глянули второпях. Скатерть — красоты удивительной. Под стражей повезли царице.

Балабилка над той скатертью натрудил глаза. Больше недели над чугуном сидел — лечил картофельным паром. Помогло.

А скатертник-хозяин все ждет, какую же пришлет царица награду на сей раз. Прежде-то баловала царица купца.

Идет он раз по канавке от котельной, где товар на выварку в щадрике 36 36 Щ а дрик — специально обработанная зола буковых и вязовых дров. В щадрике обычно вываривалась пряжа. кипятили на голом огне. По канаве — грязная вода, краски. Видит — в грязи листок с узором. Остановился купец, поднял узор: «Как он в канаву попал?» Слова никому не сказал об этом, убрал узор.

«Вот когда бес узор подкинул!»

Сомненье взяло купца. Не сами ли ткачи картинку с царицей бросили в грязь?

Как раз подвернулся фабричный палач Медянкин, он треххвостой-то плетью на дворе рабочих стегал, когда купец приказывал. Жадный, завистливый и злой человечишко был этот Медянкин. Он и шепчет купцу:

— Ткачи не скатерть, а горе на твою голову соткали. Слух такой идет по мануфактуре.

Купец испугался, велел Балабилку с друзьями посадить в каменный сарай, где лен хранили.

Ночью их схватили — и в амбар за железную дверь.

А той порой в царском дворце столы накрываются, графья, вельможи в золотых нарядах ко дворцу съезжаются, заморские гости — туда же.

Фрейлины и служанки на царицу духами прышут, в парик ее рядят, кисейное белое платье надевают шириной с рыболовную сеть.

Музыка во все дудки и рога грянула.

Вин, закусок, сладостей да пряностей — воза!

Все камчатное дорогое белье вынули из царских сундуков ради такого пированья. Слуги в золотых рубахах, в белых чулках, в перчатках по самые локти, с подносами так и летают. Полы-то все зеркальные, всего тебя видно вверх тормашками. Вон как у них было! Не то что, скажем, в спальном бараке на мануфактуре у купца. Салфеток, скатертей, особенно ярославских, у царицы больше, чем во всем царстве.

Дворецкий-вертихвост спрашивает царицу:

— Какую, ваше императричество, скатерть прикажете на большой стол накинуть?

— Самую лучшую, что вчера привезли от купца ярославского.

Как накрыли царский стол ярославской скатертью с лазоревым узором, вдвое краше в царской палате стало. Вся шатия-братия: вельможи, министры, заморские гости, все в крестах да лентах, — обступила стол. Близко без царицы не подходят, ее ждут. Много у нас диковинных диковин ткали, такую же — в первый раз. Один заморский гость и говорит:

— Я бы за этакую вещь никакого капиталу не пожалел.

На разные лады скатерть расхваливают. Молодым кралям — и тем теперь не до плясок. Только и слышно:

— Ах, что за скатерть!

— Первое удовольствие!

— Бог знает, кто ее и ткал!

Выплывает из золотых дверей царица, впрямь — что бочка кисейная, подол-то на полверсты за ней несут. Блюдолизы придворные — в дугу, им уже не до скатерти. Царица кому кивок, а кому и того нет.

Издали заметила царица новую скатерть, так вся и воспылала:

— Что за узоры! Какая прелесть!

Вблизи-то скатерть еще лучше.

Подошла царица к столу, оперлась пальцами о скатерть — и онемела. Стоит, словно статуя каменная, глаза оловянными стали, да вдруг как взвоет на весь дворец: