Игорь Воронин - Красная сука Москва – 2. Стихи и песни

Вы все – бесноватые в душных больших городах
И тщетно стремитесь, и сами не зная куда.
Я тоже бежал вместе с вами, но только на первых порах.
А нынче отстал и спокойно сижу у пруда.

И изгнанный бес затаился под мутной водой.
Но долго ему проживать в этом месте нельзя.
Его местожительство – город с проклятьем чумой и бедой.
Туда он вернется к своим закадычным друзьям.

Мечтал я уехать от этой людской толчеи,
От этих уставших кричать и кривляться газет.
Мечтал я укрыться в лесах, которые, вроде, ничьи.
Но вход в заповедник закрыт – можно только глазеть…

Диктаторы телеканализаций,
Прорабы вавилонских строек,
Коррупций, инфляций, либерализаций,
Приватизаций и перестроек —
Они.

И он – медведь,
Который не может сидеть,
А только лежать и стоять – и реветь.
И вот – готовится сеть.
И вот – заносится плеть,
Чтобы сильнее огреть
Мишку.

«Лежать, Михаил, вверх не смотреть!.
Русский медведь,
Ты – русский медведь.
Лежать, раз не умеешь сидеть.
Молчать – иначе смерть!»

Но Мишка спокоен:
Ни один из его врагов уже не жилец.
Он – славный воин.
Архистратиг Михаил – его крестный отец.

Русский медведь, хватит храпеть,
Твой зимний сон – хуже, чем смерть.
Русский медведь,
Надо суметь
подняться.

Русский медведь, хватит сопеть,
Надо проснуться, молиться и петь,
Мишенька, надо постараться!

Мы смехотворцы да и скверословцы,
Меж нас, увы, не вырастет святой.
Отбившимся от стада глупым овцам
Путь предстоит иной, и каждой – свой.

Одна – дорога – лишь у стада верных,
Она ведет к спасению души,
Прямей ее не отыскать, наверно
(Опять сомненье: помыслом грешим).

А наш с тобою путь – изгибов тропы
Сквозь заросли сетей и плен страстей.
Мы – не рабы, мы – жалкие холопы
Средь душ людских, но не среди людей.

Мы смехотворцы да и скверословцы,
Меж нас, увы, не вырастет святой.
Отбившимся от стада глупым овцам
Поможет Бог вступить на путь прямой,

Господь поможет встать на путь прямой.

Сквозь пелену замерзшего окна
Не виден свет идущих в бесконечность.
Уходят долг, и совесть, и вина,
И правда, и душа, и человечность.

Но не безследен их последний путь:
Горят огни в оставленных палатках,
Где их нужда склонила отдохнуть,
Откуда путь продолжен без оглядки.

Теперь увидит только зоркий глаз
(А их не так уж много было прежде)
Те отблески оставленных для нас
Лампадок веры и любви с надеждой.

И день и ночь свистящая метель
Ждет – не дождется, чтоб они угасли.
Мы слепы, и недостижима цель,
И скоро догорит в лампадах масло.

Я Вас на сцене театральной не видал,
Но кто-то мне сказал, что «превосходно».
А я ему, простите, в морду дал.
Не «превосходно» вовсе, я сказал.
Не «превосходно», я сказал, а бесподобно!

Но не Дубровский я.
Нет – не Дубровский.
Я не Дубровский.
Не Дубровский – нет.

Я Вас не видел, но я верю в Вас.
А верить – кто же запретить посмеет.
Я верю в Вас – и в профиль, и в анфас —
И я в плену у Ваших чудных глаз,
А как попал туда, и вспомнить не сумею.

Вы от меня ужасно далеки,
Недосягаемы, как тигр за решеткой.
Но я лечу, как к лампе мотыльки,
Как на Москву татарские полки,
К тому же подгоняемые плеткой.

И лишь безумьем объяснить мой крик,
И только страсть поймет все чувства Ваши,
Когда из леса выйдет вдруг старик
(А приглядишься: вовсе не старик).
И скажет он: «Спокойно, Маша!»

Но не Дубровский я.
Нет – не Дубровский.
Я не Дубровский.
Не Дубровский – нет.

Килиманджара – есть такая горка,
На ней лежат фриканские снега.
И на Килиманджаре снега столько —
Royal разбавить можно до фига.

А на горе стояли две палатки,
Одна из них зеленая притом.
И жили в тех палатках две мулатки
И содержали маленький притон.