Василий Лягоскин - Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!

– Почему по разу? – рассмеялась серебряным колокольчикам Клеопатра, вспомнившая как раз одну из присказок Сизоворонкина, – «…эх, раз, да еще раз, да еще много-много раз…». Уж если ты не можешь взять меня с собой в Рим…

– Привет, как сам?

– Да вроде по чуть-чуть, только жена грызет.

– По какому поводу?

– Да никак не можем с ней договориться, где провести отпуск.

– А в чем сложность?

– Ты представляешь, я собираюсь в Таиланд, а она, видите ли, хочет со мной поехать…

Цезарь уехал, оставив Александрию, а с ней и весь Египет Клеопатре. Договор двух великих держав не был взаимовыгодным; римлянин, несмотря на многовековуюю любовь, оставался прагматичным политиком и патриотом своей новой родины. А еще он был человеком с огромным тщеславием и талантом свершать во славу этого порока великие дела; как и Александр Македонский, или другие его ипостаси, которым не посчастливилось встретить на своем пути земную аватару Геры. Те жизни римлянин не забывал; однако задвинул в самый уголок собственной памяти.

А Клеопатра… Царица правила, казнила и миловала, и ждала… до умопомрачения ждала вызова в Рим. А еще – боролась с собой. Сладкий дурман Грааля сжигал ее изнутри, заставлял бессознательно бродить взглядам по самцам, что окружали ее – днем. А ночью изливать этот дурман горючими слезами в подушку, да скрипеть зубами от неутоленной страсти. Она сама удивлялась себе. Ну что ей стоило кивнуть… да хотя бы вон тому застывшему, словно каменное изваяние, стражу, что с напарником берегли ее покой у дверей опочивальни. И ведь стражник бросился бы к ней с радостью, готовый отдать не только страсть, но и всю жизнь, за одну ночь с несравненной Клеопатрой. Могучая мышца стража, скрытая сейчас шароварами, и неподвластная его воле (как и у его напарника, кстати), показывала на это. Царица едва сдержала страстный стон и шагнула мимо, еще раз удивившись собственному капризу. Ведь Зевс-громовержец ничем – ни словом, ни жестом, ни возмущением в душе – не проявил бы своей ревности. Для богов такого слова попросту не существовало. Для Геры в том числе. А для Клеопатры?

Царица, не решаясь, а главное – не желая переступить черту, которую провела сама – буквально корчилась по ночам от ревности. Ведь Цезарь увез с собой сосуд вселенского греха, и Грааль, совсем не святой, вряд ли простаивал в Риме. Кто-то тем временем усердно распускал слухи, что распутная царица не брезгует никем – ни стражами, ни темнокожими невольниками, ни…

– Нет! – содрогнулась Клеопатра, – до такого я никогда не опущусь.

Слухи эти, несомненно, достигали ушей великого римлянина; но для египтянки самым важным было оставаться честной перед собой; чтобы в миг встречи с любимым человеком она могла открыто глянуть в глаза Цезаря.

– Тебя что, жена в сексуальном плане не устраивает?

– Устраивает.

– Почему тогда разводитесь?

– Так она не только меня в этом плане устраивает…

– Жизнь, как зебра, – царица опять вспомнила Сизоворонкина, – полоса черная, полоса белая.

Она вспомнила полубога в тот день, когда такая длинная черная (длиннее и чернее не бывает) полоса, наконец, закончилась. Пришел вызов из Рима…

Клеопатра стояла перед статуей, в которой мало что было от нее, царицы Египта. А вот Геру, верховную богиню Олимпа, мог бы узнать в этом мраморном творении безвестного для нее скульптора каждый, кто имел счастье побывать во Дворце Зевса-громовержца. В том дворце, который остался лишь в памяти богов.

– Ну, и одного человека, – Клеопатра совсем не к месту вспомнила Сизоворонкина.

Она повернулась к Цезарю, который лучился рядом горделивой улыбкой; гордость его была вполне понятной и оправданной. Потому что мало кто смог бы передать мастеру словами своеобразную красоту богини семейного очага. А Цезарю-Зевсу это удалось. Теплая волна благодарности заполнила душу египтянки. Но она не была бы женщиной, если бы не уронила в эту «бочку меда», которым кормил ее громовержец с первого дня ее пребывания в Вечном городе, крошечную капельку дегтя (знать бы еще, что это такое?).

– Почему эта статуя стоит в храме Венеры Прародительницы? – немного капризным голосом спросила египтянка у Цезаря, – это ведь местная ипостась Афродиты? Рядом святилище Юноны, хранительницы очага и семьи, моей аватары в этом мире.