Василий Лягоскин - Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас!

Парень застыл на месте; не потому, что впервые ощутил на теле тепло и крепость женской руки, и не потому, что испугался грозного окрика. Его словно ударили тяжелым мешком по голове – в тот момент, когда он услышал такое удивительное, и такое, как оказалось, знакомое слово «анекдот». В голове пронесся очистительный шторм, и он вспомнил все – с самого начала, когда он, сидя на коленях отца, бога Кроноса, впервые услышал собственное имя Посейдон. В этой картинке он еще успел отметить брата, Зевса старшего его на пять мгновений бытия; Кроносу как раз подавали младшенького, Аида. Младшенького все на те же пять минут – так обычно отсчитывал время Лешка Сизоворонкин. Ной еще раз непроизвольно прошептал имя человека, с которым олимпийские боги обычно связывали короткие занимательные истории:

– Лешка Сизоворонкин… в его Книге я и нашел этот анекдот.

– Ага! – обрадовалась Ракиль, – значит ты один из наших, ты…

– Я Посейдон! – гордо вскинул голову Ной.

Гордо, потому что представить себе, что в теле пышногрудой красотки может сейчас находиться громовержец или владыка Царства мертвых, он просто не мог, а все остальные по статусу были ниже его настолько…

– Разве что Гера, – вспомнил он супругу старшего брата.

– Нет, – отступила на пару шагов явно смятенная Ракиль, – я не Гера, я Афродита.

– Ага, – никак не мог выйти из образа верховного бога Ной, – значит, где-то рядом бродит и Гефест?

– Пусть бродит, – совершенно равнодушно махнула рукой Ракиль, – хотя я его здесь пока не видела. Пытала деревенского кузнеца… но нет, это не он.

Ной вспомнил этого кузнеца – огромного, чернолицего и заросшего волосом так, что сквозь них едва блестели маленькие злые глазки, и содрогнулся, представив красавицу в объятиях этого чудовища.

– А в моих? – сладко заныло в душе.

Видимо, что-то промелькнуло и на лице парнишки, потому что Ракиль хитро улыбнулась ему и, схватив за руку, потащила в пещеру, где – знал парень – море намыло удивительно чистый мелкий белый песок. Ной не сопротивлялся; если он мог только догадываться, и мечтать в сладком ужасе о неизбежном, к чему вела его Ракиль, то Посейдон точно знал – Афродиту уже не остановить; она не успокоится, пока не измерит его тридцать сантиметров всем, чем только можно.

Наконец они остановились посреди пещеры. Афродита медленно, совершенно не прибегая к помощи рук, стряхнула с плеч верхнюю часть своего одеяния, и перед потрясенным парнем выросли два холма такой удивительной красоты, что руки сами потянулись к ним. А Посейдон, ухмыльнувшись в душе, еще и анекдот вспомнил:

Вчера со мной подралась грудастая женщина. Мы зашли в лифт, и я засмотрелся на ее прелести. Она спросила: «Может, наконец, нажмете?». И тут что-то пошло не так…

У Ноя все пошло так. Никакого лифта здесь не было, но он все равно нажал – обеими ладонями, в которых едва поместились «прелести» Афродиты, и она протяжно застонала, обмякая всем телом. А на песке уже была расстелена нижняя часть ее одеяния – широкая настолько, что на теплом песке оказались только ноги Ноя. Потом он опирался в мягкое песчаное ложе пятками; потом встал на колени, рыча, словно зверь… В общем, многоопытный Посейдон взял руководство в свои руки, ну, и другие части тела разной длины. Он остановился, только когда в вечерних сумерках перестал различать загорелое женское тело, и когда Ной в смятении воскликнул: «Стадо! Овцы… отец свернет мне шею, если хоть одна из них пропадет!».

Этот крик души тоже не прошел мимо внимания Афродиты. Она потянулась всем телом, заставив парня забыть обо всем на свете, кроме нее, и счастливо засмеялась:

– Ну, давай, вспоминай, какой анекдот будешь рассказывать моему мужу?

Посейдон засмеялся следом, загоняя поглубже в душу тоску и страхи Ноя перед неизбежной карой.

– Может, подойдет такой:

– Я вынужден вас огорчить, но ваша дочь вчера напилась в клубе.

– Врешь! Она вчера в рот ничего не брала!

– Э-э-э… кажется, я вас огорчу еще раз…

– А почему только один раз? – богиня одним ловким текучим движением оседлала Посейдона, – помнишь, как Лешка пел нам: «Эх, раз! Да еще раз! Да еще много, много раз!»…

В-общем, домой Ной-Посейдон пришел уже под утро. Родители не спали, но их блестевшие в огнях светильника глаза не метали громы и молнии в него; они горели от возбуждения совсем не по причине первой в жизни ночной отлучки сына. Ной только успел заикнуться о стаде, и тут же вздохнул успокоено, когда отец совершенно равнодушно махнул рукой: