Егор Колотвин - Тело упыря

Вокруг царила холодная ночь, шумели тяжелые и тучные сосны, за ветвями которых по небу кралась бледная луна. Ее блеклый свет, мягкой шалью ложился на кладбищенские кресты и надгробия, окруженные стальными оградками.

Евгений замер, как только необычная и казавшаяся ему дикой мысль прокралась в голову. Он обернулся, все также по плечи торча из земли, и увидел позади себя большой деревянный крест, с которого на него смотрел он сам.

«Похоронили», – содрогнувшись всем телом, подумал юноша, и дабы убедиться в этом окончательно, еще раз осмотрелся, но уже внимательнее. Ладони нащупали на земле какие-то острые прутики. Женя поднял один из них и, поднеся к свету, увидел розу. Внимание тут же привлекли ногти, сильно отросшие и заострившиеся. Парень бы приметил это и задался вопросом, как они могли так быстро вырасти, да и в такой причудливой форме, но после случившегося это волновало его меньше всего. Он еще раз посмотрел на землю вокруг и увидел несколько вялых, лежащих у самого креста, цветков. Все место окружала низкая оградка с острыми пиками на вершине.

«Моя могила… Закопали… Живого…», – подумал он, и холодок прошел по спине.

Нужно было как можно скорее выбираться и бежать к родителям, успокоить их, обрадовать, что он живой, и они по недоразумению закопали сына живьем. Он уже успел подумать о том, как те будут винить себя, как упадут перед ним на колени, стараясь выпросить прощения, но вдруг одно тяжелое, словно кувалда, воспоминание ударило по разуму. Темные глаза широко раскрылись, и в них отразилась тихая и зловещая луна.

Все детство Евгений провел в глухой сибирской деревне. Здесь же он окончил школу и, покинув родительский дом, уехал учиться в Петербург. Неделю назад дома случилось горе: старшего брата Евгения, Андрея Замятина, убило током на работе. Раздавленный горем юноша бросил университет и вернулся домой к матери и отцу.

Все время, что он провел дома, самым болезненным образом повлияло на душевное состояние парня, вселив в него чувство неисправимой утраты. Мать днями не выходила из своей спальни и рыдала порой так громко, что сквозь бревенчатые стены можно было слышать ее стоны и мольбы вернуть сына. Отец же уходил рано утром и возвращался вечером пьяный до беспамятства. Часто останавливаясь у калитки, он не в силах открыть ее, падал у забора и так и засыпал. Поэтому вся забота о похоронах и о родителях упала на плечи Евгения.

В первый же день по приезде домой он отправился в ритуальный магазин и все деньги, которые заработал в Петербурге на будущую квартиру, потратил на организацию похорон и поминок.

Когда он выбирал гроб, порой в задумчивости останавливался, смотрел внутрь ящика с пугающей улыбкой и приговаривал: «Андрейке понравится. Мягкий, хороший», а потом, под сочувствующими взглядами продавцов, шел дальше.

Как только он заканчивал дела с бюро, то возвращался домой и готовил матери поесть. Еду оставлял у порога спальни и уходил, иначе мать не открывала. Почти все время еда на подносе оставалась нетронутой, лишь изредка женщина съедала кусочек хлеба.

На третью ночь Жене пришлось вызвать скорую: у матери прихватило сердце. Она по обыкновению заперлась в спальне, но не смогла открыть, когда это случилось. Женщина позвала на помощь. Евгению повезло, что он оказался рядом. Юноша вышиб дверь и увидел мать, лежащую на полу. Заплаканное и исхудавшее лицо было бледно как у трупа.

«Скорая» забрала женщину и привезла на следующий день под вечер.

Отца же, когда тот падал пьяный у забора, Женя все три раза пытался затащить в дом. Худой, невысокого роста и слегка горбатый юноша едва ли мог подвинуть толстого и почти двух метрового мужчину, каким и являлся Николай Замятин. Обычно Евгений протаскивал его за калитку и тащил к дому, пока не падал без сил. Тогда он выносил из дома одеяло и накрывал отца, а после и сам уходил спать, но не спал.

Почти до самого утра юноша плакал, слушая, как рыдает мать за стеной и в пьяном угаре храпит отец. Парень сжимался в калачик и, прижимая к себе телефон с открытой в нем фотографией брата, представлял, что он рядом с ним.

Но не только печаль владела Евгением в те дни. Порой, к собственному стыду, в нем появлялись чувства, совсем несвойственные, как ему казалось, для горя. Его обижало то, что родители совсем забыли о нем, замкнувшись в своем горе и оставив юношу одного наедине со страданием, может быть, большим, чем у них.

«Я ведь тоже страдаю», – думал он по ночам, сжимая зубы и кулаки из всех сил, лишь бы не заскулить от давящей боли и не разбудить уснувшую мать, – «Да я был ближе с Андреем, чем вы! Так почему вы даже не подумаете, что мне может быть куда больнее, чем вам? Почему вы оставляете меня одного? Мне нужна ваша помощь! Мама, папа, я ведь вас очень сильно люблю, у вас ведь остался еще один сын. Не хороните меня с Андреем!». А потом резко передумывал и начинал винить себя и стыдить за такие мысли: «Господи, что же я говорю? Разве это не подло в такой момент так думать и просить об этом? Не делаю же я все это лишь для того, чтобы их любовь вызвать? Подлец! За что Андрею такой брат? Мерзавец я, вот и все!». И все повторялось вновь.